1853 - 65

Суббота, 24 окт<ября>.

Поутру пришел вторично вестник от Старчевского, за оригиналом. Я отвечал, что я не Александр Дюма, но, прогнавши посланного, присел к статье о Китае и ее покончил. Удивительно, когда я успеваю работать, вставая в половине 11-го, принимая гостей, разъезжая и даже во время работы терпя помехи то от родительницы, то от попа Василия, недавно явившегося со второй просьбой к митрополиту, то от самого себя. А еще в это время я читаю кое-что!

Перед обедом побродил по грязным улицам и выстригся, вспомнив по этому случаю пародию "Сцена в лавке цирюльника -- Неразговорчивый гость"[1]. Едва вернулся домой и успел раза два послать к черту гостей за их медленность, как они явились, сперва Каменский, потом Григорьев, потом Сатир. Григорьев п<...>ват до необъятности, боится умереть от холеры и не любит, когда при нем ругают "какао". С ним случился понос перед обедом, и он совсем раскис. Каменский и Сатир были милы. Мы обедали хорошо и пили, но я придерживался одного Ribeiro secco {сухого рибейро (итал.).}, оттого и встал из-за стола не отяжелевши. Часов в 9 разъехались, я взял Сатира в карету и всю дорогу мы ругали Григорьева, как следует приятелям, только что с ним отобедавшим. Сойтись условились в будущую субботу в подвальном ресторане, где едят макароны. Простясь с А<лексеем> Д<митриевичем>, я заехал к Гаевскому, и мы вместе поехали к Ахматовой, где кончили вечер, рассказывая скандалезные анекдоты, занимаясь чернокнижием и ругая ближнего.

Я получил от Щербины глупейше-педантическое послание насчет сотрудничества в альманахе "Железная дорога",-- альманахе, что уже издается около 4-х лет и все не выходит к печати. Отвечал ему с вежливостью[2]. Некоторые письма или странные, или поясняющие мое время<пре>провождение, я придумал отныне прилагать к журналу.