Павел Леонидов

С Павлом Леонидовым мы жили в Москве в одном доме и дружили долгие годы. Паша работал администратором Москонцерта и писал стихи к песням, одна из которых — "Тополиный пух" — стала шлягером. В Америке Леонидов концертной деятельностью практически не занимался, но написал и выпустил несколько книг и печатался в газетах. Он был умный, с чувством юмора, но неуемный и, подчас, нетерпимый человек. С громким голосом, хорошо подвешенным языком, Паша на всех плевал и никого не боялся, а его — все. Он досконально изучил систему советской власти, державшейся на фальши и страхе и активно это знание использовал.

В Союзе каждый директор филармонии хочет заполучить известного гастролера, чтобы заработать на нем деньги. Однако известных гастролеров мало, а артистов много; всем им нужны концерты, но вот их-то директор филармонии не хочет и всячески пытается от них отвертеться.

Леонидов звонит секретарю обкома партии, скажем, Краснодара и говорит:

— С вами говорят из приемной директора идеологического отдела СССР Михаила Суслова. Товарищ Суслов отметил ваш край, как передовой, оценил ваши личные заслуги, и в знак поощрения мы решили прислать ведущую бригаду артистов Москонцерта на 20 концертов. Если вы считаете количество выступлений недостаточным, мы, пожалуй, можем немного прибавить.

Секретарь рассыпается в благодарностях, что его заметили, говорит, что да — хорошо бы прибавить, и Паша великодушно добавляет ему еще 10 концертов. Директор филармонии прекрасно понимал, что за ведущих артистов ему навязывают, но тут уж сам секретарь обкома занимался этими концертами, так что матюкался он, только запершись в туалете и про себя.

И так по всему Союзу Паша небескорыстно рассылал концертные бригады.

Надо отдать Паше должное: без всякого театрального образования он прекрасно разбирался в искусстве и, обладая безошибочным чутьем, сделал из многих артистов гастролеров.

Я сидел в комиссии, которая отбирала танцовщиц для Мюзик-Холла, Состав участниц был на удивление слабым, и лишь одна показалась мне способной, о чем я и сказал Паше.

— Нет, Борис, ее не бери.

— Почему?

— Страшная блядь — никому не дает.

— Вы что, делаете концертную программу или организовываете бардак?

Паше сделали сложную операцию, в результате он привык к наркотикам и 10 лет кололся. Пытался бросить, но ничего не выходило. Я наблюдал его до и после укола.

Его первая жена Леля, по его же просьбе, отказывается сделать ему укол. Паша, как зверь, мечется по квартире, пинает ногами мебель, всех оскорбляет; милая, дорогая Леля и очень симпатичная теща идут у него, как две Медузы-Горгоны. Прибегают две его маленькие обаятельные дочки, чтобы поиграться с папой, но Паша орет: "Уберите этих выдр!" — и дети испуганно убегают. Наконец, терпение у Лели иссякает и она делает ему укол. Спустя мгновение лицо его расплывается в детскую улыбку, он нежно целует Лелю, говорит теще, что она мадонна и ангельским голосом зовет детей.

Увы, в конце концов действие наркотика заканчивается. Паша постепенно мрачнеет, в речи начинает прорезываться мат — и все возвращается на круги своя.

Через 10 лет Леонидов влюбляется в редактора Росконцерта Галю, они поженились и Паша, не ложась в больницу, завязал с наркотиками. Как сказали врачи, это чудо.

Трудно было найти двух более противоположных людей, чем Галя и Леонидов. Он — буйный сумасшедший, а у нее тихая, спокойная, вялотекущая шизофрения. Я не знаю, кто был инициатором их отъезда в Америку, но оба они страдали ностальгией и, возможно, из-за постоянной депрессии бесконечно ссорились. Нахамить Пашу долго уговаривать не приходилось, а Галя наказывала его тем, что прекращала с ним разговаривать и не пускала в постель. Несмотря на страдальческое настроение Паша был постоянно возбужден, готов заняться сексом в любое время дня и ночи, и вынужденное воздержание его угнетало.

— Борис, — звонит он мне после очередной ссоры, — она не будет разговаривать со мной 3 дня. Я ей сказал, что ее мать блядь и послал на хуй.

— Борис, 7 дней в отказе.

— А сейчас что?

— Я на нее рассердился, и, когда она хотела сесть, убрал стул, и она пришла на жопу.

Со временем я по степени наказания безошибочно научился определять деяние, за которым оно следовало.

— Галя не будет со мной разговаривать 6 дней.

— Мать блядь, плюнул в морду, пошла на хуй?

— Точно.

— Галя ушла на 2 недели.

— Сильно ущипнул за жопу и вылил горячий чай на голову?

-Да.

И так далее.

Впоследствии Леонидов заподозрил жену в том, что она лесбиянка. У Гали появилась подруга, интеллигентная русская женщина. Они вместе ходили на концерты, спектакли, Галя бывала у нее в гостях, и это дало толчок необузданной фантазии Паши.

— Она мне сказала, что позвонит в 6 часов вечера. Раздается звонок, это она. "Ты же сказала, что позвонишь в шесть вечера", — говорю я ей. А она: "А что, сейчас разве не шесть?" "Да нет, — отвечаю, — 4 часа дня". Понял?

— Ничего не понял.

— Ну как же — они под одеялом друг друга лижут, а там темно, и время не видно. Вот она и перепутала.

— Паша, — говорю, — тебе бы надо работать в сексуальном отделе агентства Пинкертона.

Их общего сына Васю Паша воспитывал довольно своеобразно. Школьные каникулы. Паша, Вася и я гуляем по Манхэттену.

— Папа, — говорит Вася, — ты мне обещал к началу каникул купить коробку конфет.

— Все правильно, обещал. Ну, пошли.

Мы заходим в магазин, чувствуется, очень престижный. Продавец, менеджер и немногочисленные покупатели говорят таким благоговейным шепотом, что не перекрывают еле слышный звук кондиционера.

— Ну иди выбирай.

Вася уходит, мы остаемся стоять около прилавка возле менеджера и продавца и, по инерции, тоже снижаем тон. Возвращается Вася.

— Выбрал?

— Да, — и протягивает большую коробку.

— И сколько они стоят? — тихим мягким голосом спрашивает Леонидов.

— 55 долларов.

— Хуй тебе!!! — заорал Паша на таком форте, что мог поднять на ноги всех покойников штата Нью-Йорк.

Продавец и менеджер от неожиданности побелели и упали, как снопы, на пол, но Вася, зная папу, ничуть не смутился и достал из-за спины вторую коробку.

— Тогда эти.

— А эти сколько? — вновь спокойным голосом. —14.50

— Это другое дело.

— Паша, — говорю я, — надо вызвать скорую помощь.

— А, — махнул рукой Леонидов, — обычный обморок.

— Откуда ты знаешь, — настаиваю я, — может, что-то с сердцем. Надо позвонить в госпиталь.

— Борис, не пори хуёвину. Через пять минут встанут, как миленькие. Что это, первый раз? Они у меня во всех магазинах валяются.

И действительно, через пять минут они неуверенно поднялись, с ужасом поглядывая на Пашу, мы рассчитались и ушли.

Вася стоит перед витриной магазина, рассматривает компьютер, на котором зачеркнутая цена 320 долларов заменена на 240 с надписью "Сэйл" и говорит:

— Папа, вот если ты мне сейчас за 240 долларов купишь компьютер, который стоит 320, то ты сэкономишь 80 долларов.

— Васенька, — ласково говорит Паша, — я тебе хуй куплю этот компьютер и сэкономлю все 320 долларов.

В Америку иммигрировала дочь Паши от первого брака Ляля с мужем и внуком Филиппом. Зять Паши, Толя, хороший парень, в Союзе был известным композитором-песенником, и Паша решил поехать с ним в гости к знакомому миллионеру — вдруг поможет протолкнуть Толика. Будучи композитором, петь Толе в Союзе не приходилось, и Паша понятия не имел о его вокальных данных. Толя, человек, мягко выражаясь, крупного телосложения — далеко за 100 килограмм, сел за рояль и неожиданно завизжал таким тонким высоким и пронзительным голосом, что Паша с криком "Ой, ёб твою мать" пулей выскочил из комнаты.

Паша пошел сдавать на гражданство. Когда я сдавал на гражданство то, хотя я и сумел по-английски ответить на какие-то вопросы и даже что-то написал, этого оказалось недостаточным, и мне пришлось почти год ждать, чтобы придти на пересдачу.

Паша немного понимал и знал кое-какие слова, но явно не блистал, плюс необходимость корячиться на этом ненавистном ему языке страшно его раздражала. Я пошел с ним, зная, что будет весело.

Экзаменаторша, естественно, по-английски просит его прочитать абзац из книги.

— Читай сама, — по-русски с тихой ненавистью говорит Паша.

— Напишите — у меня есть жена, и я люблю Америку.

— Я не люблю Америку, — по-русски перебил ее Паша.

Экзаменаторша ничего не может понять, с недоумением на него смотрит.

— Кто у нас президент, и кто вице-президент?

— Да срать я хотел на них обоих, — опять-таки по-русски начал накаляться Паша.

— Ду ю спик инглиш?

— Да пошла ты на хуй, выдра, со своим английским! Какого хуя придумали этот экзамен! Делать не хера! Вы ж войны, бляди, не видели! Зажрались, суки! -от громового пашиного голоса сотрясались стены. На шум скандала, столь необычного для этого учреждения, прибежал супервайзер — маленький пухленький розовый человечек, который в ужасе посмотрел на Пашу и что-то быстро умоляюще залопотал по-английски. Смысл его текста, как я понял, сводился к тому, что не надо волноваться, пусть Паша придет завтра, и он все устроит.

На следующий день я опять пошел с Леонидовым. Мы зашли в комнату, за спиной экзаменаторши стоял супервайзер и с успокаивающей улыбкой пантомически объяснял Паше, что не надо волноваться — все в порядке.

— Когда была подписана Декларация Независимости? — по-английски спросила экзаменаторша.

— Что, блядь?! Она опять!! — заревел Паша. Супервайзер в пантомиме прикладывал палец ко рту, закатывал глаза, делал успокаивающие пассы руками, давая понять, что нет повода для волнения, все это проформа, и чтобы Паша успокоился.

Паша не ответил ни на один вопрос, ничего не написал и не прочитал и не сказал ни одного слова по-английски. Через пять минут после экзамена прибежал супервайзер и вручил Паше сертификат, который в случае успешной сдачи обычно присылают по почте через месяц, в котором значилось, что Паша — гражданин Соединенных Штатов Америки.

Павла Леонидова очень любил писатель Сергей Довлатов, который с юмором относился к пашиному хамству. Сергей выпускал газету "Новый Американец", в которой иногда печатались рассказы Паши.

Из рассказов Довлатова:

Звонит мне Леонидов и спрашивает:

— Сергей, мой рассказ в этом номере пойдет? Я ему отвечаю:

— Павел Леонидович, в этом номере ваш рассказ не пойдет, и если вы хотите знать мнение художественного совета...

— Да я хуй положил на ваш художественный совет, я спрашиваю: когда рассказ в номер пойдет?

Леонидов считал Вайля и Гениса талантливыми людьми и с уважением о них говорил, но однажды ему что-то не понравилось, и он через газету "Новое Русское Слово" обозвал их педерастами, импотентами, графоманами и старыми онанистами. Пришел в редакцию "Нового Американца", поздоровался со всеми, подошел к моему столу и спрашивает:

— Сергей, что это Вайль и Генис со мной так холодно поздоровались?

Как я уже говорил, Паша ностальгировал и, по-моему, даже находил какое-то удовольствие в своих страданиях, но со мной, поскольку я не был его единомышленником, ему ностальгировать было трудно.

Когда я после аварии попал в госпиталь, Паша пришел меня навестить.

— Ну, как ты себя чувствуешь? — спросил Паша, и в его голосе я уловил нотку удовлетворения — может я, хоть временно, растерял свой оптимизм, и сейчас мы вместе сможем славно пострадать.

— Хорошо, — отвечаю я.

— Это пока, а скоро от боли будешь лезть на стенку.

— Думаю, скоро выпишусь.

— Да нет, ты застрял здесь надолго.

— Почему? У меня ни одного перелома нет.

— Еще обнаружатся.

— Сплю я хорошо, а это хороший признак.

— Потом будешь спать плохо, и это будет плохой признак. Носи с собой нитроглицерин.

— Зачем? Какое отношение авария имеет к

сердцу?

— Еще какое — загнуться можешь в любой момент.

— Паша, тебе надо было стать врачом — у тебя люди с насморком писали бы завещание.

В очередной раз Паша приходит ко мне поделиться депрессией и говорит замогильным голосом:

— Борис, я со всеми в ссоре и дружу только с тобой. Я уверен, когда я умру, только ты придешь и поднимешь мой гроб.

— Паша, я тебя очень прошу, помирись еще с тремя — один я хуй подниму твой гроб.

— Борис, — уже нормальным тоном сказал Паша, - пошел ты на хуй. С тобой не удается пострадать.