Из-за Рогова мне пришлось столкнуться с ненавистью к русским со стороны финляндцев немецкой ориентации, никогда не бывавших в России.
Рогов был очередно без работы. По-видимому, ему было очень тяжело, он даже начал худеть, а его негритянского типа лицо с обычно улыбающимся большим ртом, выражало глубокое уныние. От инженера Стенбакка я узнала, что в одной из мастерских освободилось место истопника и, не откладывая, я на следующий же день пошла к заведующему этой мастерской, который был, между прочим, вице-директором завода. Не успела я заговорить о вакансии в его мастерской, как он меня перебил, сказав: «Вы, вероятно, хотите ходатайствовать за какого-нибудь соотечественника? – «Совершенно верно», ответила я, «дело идет о несчастном беженце, который в буквальном смысле слова голодает». Инженер Петерсон прищурил на меня свои холодные серые глаза и отчеканил: «Знайте, сударыня, что если бы у меня было сто свободных мест и столько же ваших соотечественников умирали с голода, я не одному бы не дал места».
В этих произнесенных им словах было столько ненависти, что у меня от возмущения перехватило дыхание и забыв о том, какие мои слова могли иметь лично для меня последствия, я резко сказала: «Простите, господин инженер, я думала, что имею дело с интеллигентным человеком, но вижу, что я ошиблась», и, не дожидаясь его ответа, повернулась на каблуках и покинула мастерскую.
Только вернувшись в контору и немного успокоившись, я сообразила, как я оскорбила вице-директора завода и была убеждена, что мне откажут от места. Но прошло несколько дней и заведующий личным составом не вызывал меня к себе. По-видимому, вице-директора остановила перспектива передать свой разговор со мной, чтобы объяснить, почему он хочет моего увольнения, так как он предстал бы не в слишком благовидном свете, и он знал, что заведующий личным составом ко мне хорошо относится и доволен моей работой. Так все и осталось по-старому, и я продолжала служить; лишь при встречах в конторе инженер Петерсон смотрел поверх моей головы.