В вагоне стоял тяжелый дух от махорки и испарений от намокших валенок и немытых тел. Мы хранили молчание, чтобы не обратить внимания других пассажиров нашим «буржуазным» говором. Мы ехали медленно, поезд долго стоял на всех станциях и был уже шестой час, когда мы приехали в Шувалово. По пути большинство пассажиров повылезало, так что в Шувалове кроме нас вышли из вагона несколько чухонок и два-три солдата.
Солнце склонялось к закату и бросало удлиненные тени на снежную дорогу. По знаку нашей проводницы, мы пропустили всех спутников вперед и стали последними подыматься по проселочной дороге, жадно вдыхая чистый морозный воздух. Когда мы остались на дороге одни, наша проводница объяснила нам, что до их двора версты две и что подходя к дому мы должны молчать, так как в одном флигеле постой красноармейцев и желательно возможно незамеченными проскользнуть в избу.
Наступили синие мартовские сумерки, когда мы вошли в сени, а затем в большую комнату дома нашей проводницы. Деревянный стол был заставлен всякой снедью: черным хлебом, салом, молоком, яйцами и пр. Ужин перед ночным переходом входил в плату – по сто тысяч думских рублей с человека.
Досыта закусив, мы прошли в соседнюю комнату, значительную часть которой занимала широкая кровать и все трое легли на нее в ожидании прихода «мальчиков», как их называла наши проводница, которые должны были придти за нами около одиннадцати часов вечера.
Несмотря на физическую усталость, мы не могли заснуть: нервы были слишком взвинчены. Лежали и прислушивались ко всяким звукам, доносившимся со двора. После десяти часов все затихло во флигеле, занимаемом красноармейцами. Минуты медленно тянулись.
Часы за стеной пробили одиннадцать, затем половину, затем двенадцать ударов. Дядя приоткрыл дверь в соседнюю комнату, где оставались проводница и ее мать, и шепотом справился о проводниках. Хозяйка наша попросила нас подождать: бывает, что они запаздывают.
Свободное копирование
