Счастлив, кто спит, кто про долю свободную
В тесной тюрьме видит сны.
Горе проснувшимся! В ночь безысходную
Им не сомкнуть своих глаз.
Н. Минский
После допроса я снова очутился на улице в компании моих прежних сопровождающих. На Торговой улице Жегалкин оставил нас, а Корнеев предложил мне зайти в подъезд - подальше от посторонних глаз. Простояв более получаса, мы вышли из подворотни и пересекли улицу, где нас ожидал военный с золотыми погонами капитана, орденом Красной звезды и гвардейским значком. Это был Жегалкин, которого я сразу не узнал. Меня отвели на новую квартиру, где Жегалкин снова начал допрос. Теперь он уже меньше церемонился, усиленно добиваясь явок. Почти в каждом вопросе его звучали слова: «контрреволюционная организация», «антисоветская агитация». Я объяснил Жегалкину, что никаких явок у нас не было, что с Олегом я встречался два-три раза на улице в заранее условленном месте и столько же раз у нас или у Ларисы дома, и что с ноября прошлого года я его не видел. Но он с этим никак не мог согласиться. Интересовался он и Синяковым. Обоих, вероятно, в Одессе уже не было.
- Что ж, я должен наговаривать на себя, что-то придумывать, лгать вам? - возмутился я. - Какая от этого может быть польза?
- Нет, придумывать ничего не надо. Мы знаем, что ты от нас скрываешь, и добровольное признание облегчит следствие и подтвердит твое раскаяние, - убеждал меня следователь. - Ты же видишь, я тебя допрашиваю как свидетеля, а не как обвиняемого.
- Так запишите то, что вы знаете! Если это правда, я подпишу.
Но Жегалкин знал не более того, что прочел в дневнике Синякова и что рассказал ему я, и ничего к этому добавить не мог. Наконец, ему надоело допытываться неизвестно чего, и он стал шарить в ящиках стола и шкафа чужой квартиры, в которой вел допрос, а может быть, и временно жил.
- Как думаешь, найдем мы здесь что-либо интересное? - произнес он с видом заправского детектива.
Но ничего компрометирующего ему найти не удалось. Вскоре пришел Корнеев и отвел меня на новое место жительства. Это была квартира на первом этаже четырехэтажного дома постройки 30-х годов на углу Софиевской и Конной. На окнах были решетки, когда-то оберегавшие жителей квартиры от воров, а теперь нас от желания несанкционированного выхода на свободу. Меня привели в комнату, окно которой выходило на Софиевскую улицу (Короленко). В глубине комнаты была кровать с матрацем и одеялом, но без простыней и подушки, стол и два стула. Корнеев указал мне на кровать и я, забравшись на нее, стал размышлять. Думал о маме, потерявшей уже второго сына и не знавшей ничего о них, о брате, бесследно пропавшем, об отце, о Ларисе и о Косте, находившихся в таком же положении, как и я. Думал о том, правильно ли поступил, что так быстро сдался, и все еще тешил себя надеждой, что нас отпустят на свободу. Хотелось, чтобы скорее закончилась эта неопределенность, прийти к какому-то результату. Неизвестность более всего тяготит узника.
Свободное копирование
