Зимнее наступление 1941-42 года было недолгим, особенно в Крыму. Почти до тоски было жалко узнать, что 17 января 1942 года оставлена Феодосия, а 20 мая Керчь. Но ведь не моряки же были в этом виноваты!
Медали за оборону Ленинграда, Одессы, Севастополя и Сталинграда были учреждены 22 декабря 1942 года, а за оборону Москвы только 1 мая 1944-го. Все-таки несочетаемые слова Москва и паника 16 октября соединялись. В решете истории остаются медали, песок же подробностей уносит река времени.
После победы под Москвой у меня никогда уже не появлялась мысль о возможности нашего поражения в войне. Уверенность эта была чуть-чуть от сказки, где всегда конец благополучен. Первые трещины, появившиеся на великолепной картине моего гармоничного мира, были все же поверхностными. Внутри мир оставался неизменным. Я приведу два события, которые случились (их, конечно, было значительно больше), чтобы показать это.
Долговязый Вадим Ш., готовый, как и все мы тогда, съесть все, что только съедобно, вдруг то за обедом, то за ужином стал откладывать кусочки хлеба, а иногда и сахар и аккуратно завертывать их в газету. От задаваемых вопросов: "зачем?", он как-то ловко увиливал, и, вдобавок, стал куда-то исчезать по вечерам. Только позднее он рассказал мне и еще, кажется, Володе Кудрявцеву, что познакомился с поляками, высланными из Белостока и очень бедствующими. Я тогда подумал, что он, наверное, влюбился в полячку. О том, что эти люди оказались в Сибири из-за нашего освободительного похода в Польшу и что с ними поступили несправедливо, об этом тогда мыслей у меня не возникало.
Позднее арестовали нашего старшину роты Колю С. Кто-то донес, что он, якобы, с похвалой отзывался о немецкой военной технике, кажется, о самолетах. И Колю забрали. Прошло это как-то потихоньку, вроде ничего такого и не произошло, никто не возмутился. Я, например, успокоил себя тем, что посчитал: он нарушил "правила игры" и, кроме того, надо выбирать себе настоящих друзей. Таких, как Вилька, Генка, Володя, Борис, Аркашка, Май... Одним словом, сам виноват, хотя за это можно было бы и не забирать. (О том, кто донес, много лет спустя мы узнали...). Справедливость нашего общественного строя, как и жена Цезаря, была вне подозрений.
Свободное копирование
