Саше очень хотелось кататься по реке в лодке,-- отец ни под каким видом не позволял; тем сильнее влекло его это удовольствие, и он достиг его украдкой. При помощи одного приятеля из прислуги он добыл лодку и утрами, пока отец его еще спал, плавал в ней с Ларькой и Левкой-цирюльником (так их называли в доме все вообще). Накатавшись досыта, они прятали лодку в прибрежном тростнике, привязавши веревочкой к колышку, вколоченному в дно реки.
Выучившись управлять лодкой, Саша стал уговаривать меня покататься с ним, пока все еще спали. Не доверяя его искусству в управлении лодкою, я долго не решалась, наконец уступила его просьбам. В назначенный день, как только рассвело, я встала с постели, оделась, вышла на балкон и села на ступеньке лестницы.
Всходило утро. Небеса
Румянцем розовым сияли,
Как первой юности краса,
. . . . . . . .роса
Кой-где блистала. Люди спали,
И только белый голубок
Кружился в небе одинок.
Тишина длилась долго. Наконец на селе показалось движение. Из-за горизонта брызнули лучи солнца, и сотни радуг, перекрещиваясь, перекинулись через цветущий луг, над которым опаловым морем стояла роса.
На балкон вышел Саша. Он всегда вставал очень рано.
По мокрой траве, пробираясь мокрыми кустами, мы пришли к реке.
Река была тиха, ясна.
Вставало солнце, птички пели,
Тянулся за рекою дол,
Спокойно, пышно зеленея,
Вблизи шиповник алый цвел.
Мы вывели из тростника лодку и вдвоем сели в нее. Весла тронули воду, лодка скользнула и пошла по течению, оставляя за собой струистый след; село, дом, лес, берега отразились в реке и, отодвигаясь, беспрестанно меняли физиономию. Одно голубое небо оставалось неизменным.
Тишина царствовала глубокая. Все было неподвижно. Самое солнце, казалось, стало на пути своем и высилось в лазури волшебством. Только весла всплескивали воду да иногда чайка, вскрикнув, проносилась над нами или куличок, чуть слышно чивкая, выбегал из тростника на прибрежный песок.
-- И хорошо так было нам,
И мы забыли про печали,
Беспечно вверяся волнам.
Терялись взоры в синей дали,
Иль утопали в глубине,
Иль в небе дальнем исчезали.
Под прелестью этого кроткого утра мы как очарованные плыли молча, сливаясь душой со всеобщим покоем. Когда же вышли из-под обаяния, нас охватила безотчетная радость и раздолье. Мы говорили, смеялись, пели, перекликались с эхом; приставши к берегу, легко выпрыгнули из лодки, привязали ее и весело, беззаботно вбежали в дом. Все еще спали. Мы стали пробираться в комнату Саши; против нее, из двери в дверь, выходила комната Егора Ивановича. Услыша наши шаги и голоса, он пробудился и сквозь дверь сердито крикнул:
"Эк вас нелегкая носит спозаранка, угомона на вас нет, сами не спите и другим спать не даете".
Мы притихли, молча пробрались в комнату Саши и раскрыли среднее окно. В лесу куковала кукушка. Долго ли мы будем жить так дружно, спросил Саша, и стали считать: раз, два, три, кукушка умолкла.
-- Ну что ж? -- нетерпеливо спросил Саша. -- Только-то? -- и посмотрел на меня.
-- Должно быть, только, -- ответила я.
Свободное копирование
