Меня Саша позвал пройтиться к реке.
По тропинке, сбегавшей с обрыва, мы спустились прямо к воде на небольшую песчаную площадку, местами поросшую мелкой травкой и низенькими желтыми цветочками. Под горой нас обдало влагой и теплотой. Вода стояла неподвижно и была до того прозрачна, что сквозь нее виднелся на дне песок, и вблизи берега можно было пересчитать камешки.
Пополоскавшись в воде руками, подивившись ее теплоте, побрызгавши ею друг на друга и порадовавшись на виды, открывавшиеся из-за реки, мы устроились поблизости воды. Я поместилась на широком камне, на котором, купаясь, клали белье; Саша, облокотясь на руку, прилег на траве.
Солнце скрылось, бросая на землю прощальные лучи, день преображался в задумчивый вечер. Легкий ветерок тронул воду, воздух, потянул с горы запахом, ночных фиалок и затих.
И как-то молодо и чудно
На сердце было, и кругом
Шептался в роще лист с листом,
И тихо веял воздух сонный
Какой-то негой благовонной,
И громко пел во тьме ветвей
Печаль и счастье соловей.
Мало-помалу мы совсем устроились в деревне и распределили время прогулок и занятий. Саша писал статью о "Валленштейне" Шиллера и читал ее мне, писал письма к Нику, которых мне не читал. Сверх того готовился к экзамену для поступления в университет, несмотря на то что отец его был против университета.
В липовой роще находилось одно место до того красивое, что Саша его назвал Эрменонвилем, в память Жан-Жака Руссо. Это была четырехугольная площадка, с одной стороны открытая на реку, а с остальных затененная густыми ветками лип. Зрменонвиль всем до того нравился, что в нем устроили скамейки, стол и ходили туда с работой, книгами и даже с завтраком.
Много прошло времени после моего нравоучительного послания Саше, по поводу исповеди Жан-Жака, многое изменилось и в наших понятиях. По совету Саши я прочитала некоторые места из знаменитой "Исповеди", и хотя многого не поняла и не выразумела вполне эту исповедь страдальца, эту энергическую душу, которая выработалась через мастерские часовщиков, передние, порочные падения до высшего нравственного состояния, до всепоглощающей любви к человечеству, но растрогалась и, в знак раскаяния в своем поспешном приговоре, перевела с французского языка какую-то небольшую статью, где проводилась параллель между Руссо и великими страдальцами за истину. Саша предложил мне прочитать вместе с ним в Эрменонвиле все сочинения Руссо. Мы начали с "Contrat social" {"Общественный договор" (франц.).}; им Руссо надолго покорил нас своему авторитету -- так сильно и увлекательно он излагал свои идеи; а его поэтическое бегство от людей в Эрменонвиль привязало нас к нему лично. Нам казалось, что он нес на себе все скорби XVIII столетия и выразил собою все, что содержалось теплого и энергического в основе французской философии того века. После "Contrat social" мы стали читать "Discours sur l'inégalité de l'homme" {"Рассуждение о неравенстве людей" (франц.).} и, минуя "Эмиля", принялись за "Новую Элоизу". Мы еще не знали жизни, смотрели на нее издали, с высоты фантасмагории, знали по теории ее расчеты, отношения, маленькую мораль и нигде не попадали в водоворот этой жизни. Мы судили о людях по героям и девам Шиллера, имеющим образ человеческий, но бестелесный, как абстрактная идея. Потому-то Шиллер и есть по преимуществу поэт юности, что его фантазия выразила не полный человеческий элемент, как у Шекспира, а один юношеский, со всеми увлечениями и мечтами его. Письма Юлии к Сен-Пре нас утомляли однообразием и мало нравились физической, порывистой любовью. Самый слог этих писем нам был мало симпатичен. Мы долго тянули первую часть, а на второй бросили.
Несмотря на наше пристрастие к энциклопедистам, мы не предавались им вполне. Какой-то внутренний голос, больше инстинктуальный, нежели сознательный, восставал против сенсуализма этой школы. Дух требовал свои права и отталкивал узкие истолкования всего духовного: мысль бога, par la raison naturelle {на основании естественного разума (франц.).} человека без души, отталкивала, и самый деизм их -- мелкий, холодный. Может, чтение Шиллера направляло выше направления энциклопедистов, может, дух века будил этот голос в душах наших.
Свободное копирование
