В первые дни моего помещения в пансион я была приведена в ужас наказанием одной ученицы, родственницы m-lle Данкварт. За какую-то провинность ей надели на голову дурацкую шапку, на плеча рогожу и на веревке водили по комнатам. Девочка вне себя, под гнетом позора, шла разливаясь в слезах. Когда же вели ее мимо нас в третий раз, она уже не плакала, а ожесточенно улыбалась, делала нам забавные гримасы и строила из рук длинный нос в спину водившей ее m-lle Данкварт.
Я была в числе хороших учениц, но успеха в ученье оказывалось мало, -- метода преподавания того времени была невозможная. Нас заставляли вытверживать наизусть целые страницы из предметов, содержание которых мы едва понимали. Катехизис учили на славянском языке, нам непонятном. Не умея порядочно читать по-французски и по-немецки, должны были вытверживать наизусть целые страницы из французской и немецкой грамматики. Тетради, писанные под диктовку, были испещрены точно гиероглифами, за что изобретательницам этих гиероглифов привязывали на лоб их тетради; но этот способ не помогал знанию проникать в их головы.
Я долго не сходилась с подругами, удалялась всех, одиноко садилась в уголок и, заткнувши пальцами уши, чтобы не слыхать шума, усердно говорила сама себе уроки, усиливаясь постигнуть премудрость спряжений и склонений и смысл, для чего мы все это так мучительно учим, или, зажмуря глаза, думала о Корчеве, -- и что-то там делается. Все, что было мной оставлено, так живо и тепло обступало меня, что пансион день ото дня становился мне противнее и противнее своим формализмом, подавляющим ученьем, двоедушием, голодом и холодом. От холода мы порядочно страдали по зимам; утром, вставая с постели при огне, чуть не плакали от стужи и едва могли держать в руке перо. Многие не могли выносить этого и заболевали. На воскресенья и праздники меня брали к себе поочередно княгиня и Иван Алексеевич. У них я отдыхала за весь холод и тоску протекшей недели и возвращалась в пансион со слезами и съестными запасами.
Свободное копирование
