А вскоре после его отъезда руководящий товарищ из Министерства культуры республики дал команду изъять пьесу из репертуара. Так не состоялась премьера «Матросской тишины» в Алма-Ате.
Спустя много лет я прочла повесть Галича «История несостоявшейся премьеры» (в театре «Современник»). Прочла в Томске, в «самиздате», в 81-82 году...
В одной из статей о творчестве Александра Галича его таки назвали «нашим советским Беранже».
ПОСТСКРИПТУМ: Как известно, в марте 1968 года в Новосибирском академгородке состоялось то, по существу — единственное публичное выступление Александра Галича в большой аудитории, когда двухтысячный зал единодушно встал после песни «Памяти Пастернака». Не встали только лица официальные. Тогда-то и началось преследование Галича властью,
Летом 68-го года я уже работала не в театре драмы, а в газете «Огни Алатау» — литсотрудником в отделе культуры, именно поэтому известный в Казахстане музыковед Анатолий Кэльберг и пришел в редакцию, чтобы пригласить на лекцию о бардовской песне, которая должна была состояться в Алма-Атинской филармонии.
Об истоках авторской песни у меня есть свое мнение, так как я знаю об этом не с чужих слов: на праздничных институтских вечерах поэты Женя Агранович и Миша Львовский в унисон пели на уже известные мотивы песенки, сочиненные ими, большей частью пародийные. Одна из них о том, как пошли два брата, пишущие стихи, в Парк культуры и что из этого вышло, почему-то запомнилась: пелась она на мотив старой пародийной песни о Веверлее, самые первые строки ее выпали из памяти, а все остальное звучало так:
...и как обычно позади
другой шагал за ним понуро.
И там, где дерево росло,
один нечаянно увидел —
стояла девушка с веслом
в почти совсем раздетом виде.
Тут братья оба, как один,
свои стихи ей зачитали —
ревела буря, гром гремел,
во мраке молнии сверкали!!!
Но что-то вдруг произошло —
произошло такое дело:
от одинаковых стихов
девица вдруг окаменела!
Воды хоть много утекло,
но успокаиваться рано —
ведь до сих пор стоит с веслом
она одна среди фонтана...
Мораль сей басни такова:
в стихах кто девушек жалеет —
ищите новые слова,
не то они окаменеют...
Поступив в Литинститут, я услыхала и «Бригантину» Павла Когана, бывшую уже тогда своего рода институтским гимном. Тогда же узнала и прелестную шуточную песенку Михаила Светлова с изысканными составными рифмами:
За зеленым забориком
ты не можешь уснуть,
и вечерняя зорька
начинает свой путь.
Я измученным лицом яснею —
может, встречуся я с нею,
может быть, со мной доверчиво
будет говорить до вечера...
Все становится тише —
ты не спишь у окна.
На соседнюю крышу
скоро выйдет луна...
И тогда под звуки мандолины
выйдешь ты в туман долины,
чтобы в медленном кругу гавота
терпеливо ожидать кого-то...
Как и когда появилась эта песенка в Литинституте, не знаю. Но знаю доподлинно, что пародию на нее написал кто-то из первых выпускников Литин статута — то ли Ян Сашин, то ли Саша Раскин, пародия называлась «Шоферша», посвящалась Нине Бать, студентке. Хотя она была старше курсом и пятью годами — тоже, мы с ней подружились и дружим по сей день, несмотря на то, что нас разделяют границы и расстояния — она уже много лет живет в Риге.
А «Шоферша», ставшая институтским фольклором, дожила до наших дней, и я даже пару раз слышала ее по радио:
Я люблю шофершу кротко, робко —
ей в подарок от меня коробка,
а в коробке, например, манто вам
и стихи поэта Лермонтова.
Ваш гараж неподалеку прямо,
он меня к себе влечет упрямо —
по заборам я, голуба, лазаю,
чтоб увидеть вас, голубоглазую...
В темноте толкнул я гражданина,
а в глазах моих — гараж да Нина;
и душа поет, как флажолетта,
выпирая из угла жилета...
И когда под звуки нежной флейты
выйдешь слушать клики журавлей ты, —
уроню аккорд я с пианино,
только не у Форда спи, о Нина!
Эти песенки — и светловская, и «Шоферша» — сочинялись еще до моего поступления в институт. А еще через 6-7 лет, в 45-м или 46-м году, Миша Львовский, вернувшись с войны, напишет на ту же мелодию то ли для радиопостановки, то ли для студенческого спектакля в ГИТИСе песню, которую вскоре запоет вся страна. Ну, если не вся страна, то молодежь, во всяком случае:
Я не знаю, где встретиться
нам придется с тобой.
Глобус крутится, вертится,
словно шар голубой —
и мелькают города и страны,
параллели и меридианы,
только там таких тропинок нету,
по которым нам бродить по свету...
Я не стану ее здесь приводить полностью — ее хорошо знают многие, так же, как «Бригантина», она разлетелась по стране. В одну из наших редких встреч во время моих приездов в Москву, Миша, надписывая подаренную мне пластинку с записью нескольких своих песен, в том числе и этой, с гордостью рассказал, что лучшие альпинисты страны поют эту песню, как гимн, — стоя. И что к написанным им четырем куплетам народ дописал еще семьдесят два...
Так что между первым российским щансонье Александром Вертинским и первыми из бардов — Окуджавой, Галичем, 'Визбором и Кимом, а также Высоцким — были еще и литинститутские песни, а также песенки из спектакля арбузовцев «Город на заре»:
Прилетели птицы с юга,
на Амур пришла весна —
жду тебя, моя подруга,
там, где старая сосна.
И звезда над той сосною
синим пламенем горит —
будем мы тогда с тобою
целоваться до зари...
Будут звезды в небе таять,
солнца выглянут лучи...
Никакая сила злая
нас с тобой не разлучит!
Я не знаю, кто написал эту бесхитростную песенку — в арбузовской студии было много талантливых ребят. И Саша Галич, и Сева Багрицкий, да и многие другие студийцы наверняка писали стихи. Но хорошо знаю, что подобной студенческой и студийной самодеятельности было немало еще до войны, а уж после войны...
Все это я и рассказала алмаатинскому музыковеду Анатолию Кэльбергу, пригласившему меня на свою лекцию о бардовской песне. И в начале лекции он действительно — с пятого на десятое, скороговоркой и все перепутав, попытался все же сказать несколько слов об истории бардовской песни. А потом стал разбирать песни Галича, интерпретируя и комментируя их так, что ему могли бы позавидовать самые лихие следователи КГБ. Писатели Юрий Герт и Александр Жовтис послали ему резкие записки, но оглашать их он, конечно, не стал. Я с той лекции с ним раззнакомилась.
Каково же было мое возмущенное удивление, когда незадолго до переезда в Томск я услыхала из кухонного радиодинамика бархатный голос Кэльберга, восторженно восхваляющего песни Галича...
Прошу у читателей прощения за столь пространный постскриптум. Но все же льщу себя надеждой, что он добавит еще один оттенок в портрет времени, в котором жила страна, и что-то добавит к истории того редчайшего явления, только нашей стране свойственного, какое принято называть авторской песней.
И при всей нежной и глубокой любви к нашим великим бардам — Окуджаве, Галичу, Высоцкому, напоминаю, что у них были достойные предшественники, как бы взрыхлившие почву, на которой они произросли, а их песни стали знаками времени, знаками эпохи, песни трех таких разных и таких равно замечательных поэтов!..
Свободное копирование
