...И в Сценарной студии в Москве, и в сценарном отделе «Казахфильма» я была почему-то бессменным секретарем художественного совета. Стенографисток не приглашали, видимо, из экономии, а я продолжала вовсю портить и без того испорченный студенческими конспектами почерк, ведя рукописные протоколы, так как не владею стенографией. В Сценарной студии в Москве членами худсовета был цвет советского кинематографа: Чирков, Ромм, Арнштам, Юткевич, Юзо-вский, Горбатов и многие другие известные деятели кино. Если бы заседания того худсовета стенографировались и были бы изданы, получился бы великолепный учебник истории, теории и практики советского киноискусства. Записанные же моими каракулями листки, может быть, и хранятся где-нибудь в архивах, но, конечно, не могли полноценно передать все важное, талантливое и значительное, о чем говорилось на тех худсоветах...
Алмаатинские протоколы были, наверное, менее интересны, хотя суждения великого казахского писателя, эрудита и энциклопедиста Мухтара Омархановича Ауэзова, кинорежиссера Ефима Ефимовича Арона, так же как и замечательного художника Павла Яковлевича Зальцмана, не вернувшихся после создания ЦОКСа (Центральной объединенной киностудии, прописавшейся в Алма-Ате во время войны) в родной Ленинград, были тоже значительны и интересны, и весьма содержательны. Был членом худсовета «Казахфильма» и тогдашний главный редактор республиканского литературно-художественного журнала «Советский Казахстан», вскоре переименованного в «Простор», Александр Федорович Филиппов, и мы, испытывая взаимную симпатию, любили поболтать перед заседанием, в ожидании, когда все соберутся. Именно его я как-то попросила помочь опубликоваться в журнале тому малосимпатичному мне, но безусловно талантливому поэту, с чьим именем ЛИТО почему-то соединило мое, снимая с публикации в газете мою фамилию. Тогда Александр Федорович довольно неприязненно сообщил мне, что этот поэт публиковался в фашистских изданиях, был автором гимна РОА и т. п. Я ничего этого не знала. В лагере не было принято интересоваться причинами и поводами ареста.
Я была, конечно, очень неприятно удивлена, но, к счастью, на наших добрых отношениях с Александром Федоровичем этот эпизод не отразился. Забегая вперед, хочу отметить, что поэта этого все же в конце восьмидесятых не только полностью реабилитировали, но и приняли в Союз писателей.
Когда благообразная дама из приемной КГБ отказала мне в помощи, и я позвонила по известному телефону, и состоялась та встреча, о которой я уже рассказала, и ОНИ переадресовали меня в ЦК, я отправилась за советом в журнал, к Александру Федоровичу. Он внимательно рассмотрел мои документы, подлинники и копии, и, назвав имя одного из ведущих чиновников отдела культуры республиканского ЦК партии, спросил: знакома ли я с ним? — Еще бы! — ответила я: как редактор я отклонила его более чем несовершенный сценарий. «Ничего, — сказал Александр Федорович, — вот его телефон, позвоните ему: просите принять вас, покажите Справки, расскажите о своих делах». Что я и сделала буквально на следующий день. Андрей Игнатьевич (так звали этого деятеля) тщательно изучил все мои Справки, чуть ли их не обнюхал, кажется, даже выписал все исходные данные. А еще через несколько дней я была восстановлена в киностудии на редакторской работе, но не в сценарном отделе, а в отделе кинохроники — редактором-организатором. Это была уже не делопроизводительская работа, но все равно — не литературная. Надо было искать темы и объекты для режиссеров, для хроникеров, но это было мне не очень интересно.
Свободное копирование
