Но случилось в Алма-Ате и другое. Летом 1958 года, в сценарном отделе киностудии «Казахфильм», где я уже два года работала старшим редактором, зазвонил телефон, и незнакомый мужской голос, назвав меня по имени и отчеству, настоятельно пригласил меня на встречу в Парк имени 28-ми гвардейцев-панфиловцев, дав понять, что представляет слишком хорошо знакомое мне известное учреждение. Может быть, мне следовало бы сразу отказаться от этой встречи, но сработала инерция испуга, так понятная всем, кто побывал в передрягах, подобных моим...
Парк, расположенный недалеко от к/студии — один из лучших в Алма-Ате замечательных зеленых оазисов, стал позже очень благоустроенным — там создали грандиозный барельеф-мемориал в честь Великой Отечественной войны и, в память о подвиге панфиловцев, зажгли Вечный огонь. Именно в этом парке, описанном Юрием Осиповичем Домбровским в «Хранителе древностей», расположен и знаменитый зенковский красавец собор, построенный задолго до революции и устоявший в том страшном землетрясении 21 года, которое разрушило половину Алма-Аты. Все это впечатляюще и великолепно рассказано в «Хранителе», и я не берусь соревноваться с Юрием Осиповичем... Сейчас Воскресенский собор возвращен православной церкви, побыв некоторое время после своей бытности историческим музеем и Малым концертным и выставочным залом. Как и прежде, он необыкновенно хорош, особенно в ясные солнечные дни, когда на фоне ярко-синего неба солнцем отливают позолоченные маковки его куполов...
В этом-то чудном месте, в одном из затененных уголков, заранее обговоренном таинственным незнакомцем, мы и встретились с ним на одной из неприметных скамеек. Был он несколько меня моложе, лет тридцати, довольно высок, строен и показался мне каким-то темным — нет, не в переносном смысле, но просто очень смуглым, как-то угрожающе смуглым. Густая, черная и даже волнистая шевелюра (что довольно редко бывает у казахов) вместе с густо-смуглым лицом — все это создавало ощущение настолько концентрированной темности, что если бы я не боялась обвинения в заимствовании, я сказала бы, что это был мой «черный человек». Как потом выяснилось, так оно и было. А тогда он представился, показал удостоверение и некими обтекаемыми фразами дал внятно понять, что он, в основном, в курсе обстоятельств моей жизни, что в той организации, которую он представляет, рады моему благополучию, но очень хотели бы встретиться со мной и побеседовать. Был дан телефон, назван известный в Алма-Ате адрес — конечно же, на улице Дзержинского, назначен день и час встречи. Все это говорилось очень вежливо, но эти вежливые фразы не оставляли возможности отказа с моей стороны. На работу я возвратилась удрученной, хотя и не показала виду, но в назначенный день и час пришла в отведенную для встречи комнату в здании на улице Дзержинского, где меня ждало несколько вполне приветливых людей. Беседу, в основном, вел один из них, видимо, старший по званию, хотя все были в штатском. Тон беседы был участливо-доброжелательный. Было высказано удовлетворение благополучным исходом моей судьбы — полной реабилитацией — и тем, что я успешно работаю почти по специальности. Вместе с тем, мне в том же благожелательном и участливом тоне напомнили о былом «сотрудничестве» с органами и так же благожелательно, но весьма настойчиво, предложили продолжить «сотрудничество», недвусмысленно объяснив, что я очень удобный для них человек — общительный и контактный по характеру, работающий в очень удобном и полезном для них месте... Я попросила время на обдумывание их предложения. Ответ надо было дать, кажется, через сутки.
Сияющая солнцем и пышной зеленью, журчащая многочисленными говорливыми арыками Алма-Ата, когда я вышла из Большого Серого дома, показалась мне сумеречной, как в час солнечного затмения, когда смотришь на солнце сквозь закопченное стекло...
Свободное копирование
