В 67 году к нам в Алма-Ату приехала из Югославии его мама Раиса Николаевна, и жила с нами до своей смерти в 72 году, но лучше об этом расскажут стихи:
А время?
Время движется рывками.
Нет плавного теченья у него.
То страшное, то полное простора,
оно идет по мировым законам
и по ручным часам у человека,
который против смерти восстает...
Владимир Луговской
«Дорога в горы»
Я в доме у себя — давно не дома.
Здесь женщина с глазами ледяными,
прямая, как нетающая свечка,
с крестьянскими узластыми руками,
крутую думу думает свою.
Она молчит надменно и упорно,
и ненавидит истово и жарко
все то, что мне и дорого, и свято,
все, чем живу, болею и дышу.
Она меня стереть с земли готова
за то, что сын ее — мой муж,
и любит
меня, как только любят женщин —
с иронией, и нежностью, и страстью,
доверчиво, и грубо, и светло.
Я в доме у себя — давно не дома.
Здесь женщина, усталая от жизни,
тоскующая горестно и страстно
по жизни той, несбывшейся, что стала
ее далеким безнадежным сном.
Там ложками едят икру из миски
на застекленной солнечной веранде,
она сама — дитя, и двое братьев
ее, такие же сироты,
и тетка атаманша, что красива,
и властна, и добра, и недобра.
В том сне цветут сады над Тихим Доном,
не осыпаясь.
Доятся коровы
там только сладким желтым каймаком...
А наяву она с детьми и мужем,
полковником, стареющим и грузным,
от Родины судьбу свою отторгнув,
сбежит в страну чужую, за рубеж.
Там далеко она беду узнает:
сменяет обручальное колечко
и мамин медальон, свою святыню —
на теплую и пышную буханку,
чтоб ею накормить своих детей.
Потом они в чужой стране осядут
и станут жить копейкой трудовою;
он — путевым рабочим на «железке»,
она — поденщицей, крестьянской прачкой,
и сын еще один у них родится
(а старший сын потом мне станет мужем,
но это будет много лет спустя).
Я в доме у себя — давно не дома.
Здесь женщина, которой нестерпимо,
что дочка местечкового еврея
(он на Гражданской станет комиссаром)
ей родила ликующего внука,
мальчишку, темно-русого, с глазами
озёрной зелени и озорной весны.
Но мальчик ей других дороже внуков,
быть может, оттого, что здесь он рядом
(а те, другие внуки, далеко)
в солдатиков воинственно играет
и требует — «скорей мне выгладь галстук,
опаздываю на отрядный сбор!»
Она его и балует, и холит,
и выполняет все его команды,
от гнева охраняя моего.
Меня она лишь терпит...
Ей несносны
мои дела, тревоги, разговоры,
но если кто-нибудь меня обидит,
того невзлюбит раз и навсегда.
Казалось бы, нам нечего делить.
Мужчины — младший, мой,
и старший тоже
равно нуждаются в заботах наших.
Казалось бы, нам нечего делить...
Но женщина с крестьянскими руками
меня не назвала ни разу дочкой
и только раз, при встрече, обняла.
Надменная, высокая, прямая,
она страдает молча и упорно,
и тяготит ее моя забота,
и даже сын ей потому не мил.
Но с нами наши праздники встречает
и пироги печет нам.
А зимою
выносит птицам крошки на балкон.
Я в доме у себя — давно не дома.
Но и она у нас не дома тоже —
она тоскует по могиле мужа,
оставшейся в чужбине далеко...
О ледяной и жаркий ветер века!..
Ты скрещиваешь жизни, словно шпаги,
ты скрещиваешь жизни, как деревья
жестокий и уверенный садовник,
чтоб сад его верней плодоносил.
И ночью долгой, оттого, что хмурым
и пасмурным был этот день июльский,
студеной по-осеннему и долгой,
когда острее ощущаешь время
и всех его тревог противоречья,
я долгое пишу стихотворенье
о жизни долгой, как река большая,
что катит волны к морю не спеша.
1971-1973.
Свободное копирование
