Русский человек, родившийся на Дону, он шестилетним был увезен родителями в эмиграцию: казачий полковник Гавриил Прокофьевич Морозов не пожелал натурализоваться в Югославии, где осел с женой и двумя детьми — шестилетним Мишей и трехлетней Галей. Не приняв чужого подданства, стал «нансеновским гражданином», «лицом без гражданства», как это у нас называлось, а может быть, и сейчас называется.
Взамен генеральского звания в королевской Югославской армии (которое ему полагалось как отставному полковнику), получив некую скромную пенсию, он стал рабочим на железной дороге в Гоче — в сельской местности, а старшего сына (к тому времени родился и младший »— Володя), моего будущего мужа, отдал на казенный счет в кадетский корпус.
Путь на родину, о которой Миша Морозов мечтал с 14-ти лет, тайком слушая по детекторному приемнику Москву, оказался долгим и тернистым: голодный гитлеровский «арбайтслагер» в Австрии, куда выпускник Белградского университета (1943 год) отправился искать работу — «польо-привредни факултет» (сельскохозяйственный — югосл.) готовил специалистов комплексных, «инженеров сельского хозяйства» — они и строители, и агрономы, и садоводы, да вот беда — работы не было: война... В «арбайтслагере» вовсю агитировали вступать в казачьи соединения — он и пошел с голодухи. Был топографом, пока их часть не попала в плен к англичанам. Многие тогда бежали через Альпы, а Морозов решил, когда союзники передавали пленных русских Советскому командованию: хоть так попаду на Родину... И попал.
...Он назвал мне это местечко в австрийских Альпах — Фрайбург, где происходила передача англичанами русских военнопленных советским союзникам. Других подробностей не рассказывал — только то, что диплом об окончании Белградского университета у него отобрали (мы много лет спустя, когда его мама жила у нас, все-таки восстановили его, хотя и не сразу это удалось)... Понимал ли он тогда, что начинает на родине свой крестный путь? Мы к этому, к своим воспоминаниям, никогда больше не возвращались. В отличие от меня, он не любил воспоминаний, особенно тех, что бередят душу, особенно за рюмкой... Он любил и умел выпить, делал это красиво и со вкусом. К примеру, «обставлял» различными присловьями, часто на сербском языке — о третьей рюмке: «три раза Бог помаже!» — третий раз Бог помогает. О четвертой — «сама слога сербина спасава — только единство сербов спасет, пятая рюмка отмечалась тостом за пятиконечную красную звезду, а шестая — за шестиугольный щит Давида, в завершение же звучал тост за семь цветов радуги! Все это было весело и красиво, и очень нравилось нашим друзьям, но произносились такие тосты лишь по большим праздникам, заканчиваясь, как правило, здравицей за семицветье радуги... Когда-то (он об этом мне сам рассказал) — пил, что называется, «по черному»: понял, что жизнь круто сломалась — Родина, голос которой он слушал еще «в кадетях», встретила его колючей проволокой фильтрационных лагерей... Вот тогда — он и запил... Много лет спустя тоже случился трудный, но уже по-другому, период жизни, и снова он пытался залить вином горечь несправедливой обиды... Но, к счастью, длилось это недолго, и позже, всю оставшуюся жизнь, он был украшением любого застолья, а сам выпивал очень умеренно. Я так подробно остановилась именно на этой стороне нашей жизни, потому что он умел и любил красиво принять гостей, потому что его любили, уважали и чтили за многое — за мудрую доброту, сдержанную иронию, но и за умение украсить жизнь разными мелочами.
Свободное копирование
