Дневник Валериана Шмырёва - 7

4 апреля 1922 года, Качалкино

     Начал перечитывать дневник Наташи (этой тетради). Замечание по первой же странице: немного ребяческая, немного романтическая склонность к пышным фразам: 'посягать без разрешения на чужую собственность'. Милая Наточка, я не считал в то время твою щеку своею собственностью, а если я ее поцеловал, то, право, мне казалось, что ты наклонилась близко ко мне над своей работой, которую я рассматривал, как будто приглашая сделать это. Мне, во всяком случае, казалось, что ты стремилась быть близко ко мне - или я ошибся, или ты из желания сказать пышное словечко 'мое корректное поведение' забыла о своем поведении (конечно, оно было вполне корректное, а все-таки дало мне смелость на мой поступок).

     Как жаль, что не собрался вместе с Наташей перечитать ее дневник, чтобы уже не было ничего невыясненного в наших отношениях, даже в мелочах. Раньше я не обращал внимания на признание в конце записи от 16 марта 1920 года о том, что Наташа относилась ко мне лучше и теплее, чем к другим, и хотя это, по ее словам, были не искры любви, а простое симпатизирование, все же оно было мною подмечено и руководило моим поведением. Характерно, что Наташа не нашла нужным сказать мне об этом и ограничилась одним словом 'нет' - она вообще избегала всяких признаний; не знаю хорошо почему. Были тому причиной гордость и независимость натуры или неуверенность? Пожалуй, все вместе. Рассуждения и вывод Наташи в записи от 23 марта 1920 года о 'чистоте' женщины характеризуют смелость мысли ее и дерзания. Жаль, что не придется пользоваться этим ее качеством: при обмене мыслей она была бы мне этим очень полезна. Я ценил это качество еще и при жизни ее.

      17 апреля 1922 года, Качалкино

     Дорогая Наточка! Как ты возмущалась 29 марта 1920 года доктором Павловичем и как могла ты после этого обращаться к нему с различного рода просьбами? Забывала об его отрицательных чертах или извиняла их? Да, ты извиняла! Возмущение шло от идеалов молодости, а золотое сердце видело в каждом человека, к которому ты подходила и забывая, и извиняя. Не это ли заставляло тебя сойтись со мной? По доброте ты сочувствовала мне, а это заставило ближе узнать меня, что и требовалось: и это, и то, о чем говорил несколькими строками выше (4 апреля). Несомненно и другое. Как ты без слов понимала меня на спевках! (см. 30 марта 1920 года). В той же записи ты, Наташа, говоришь про Л.А. Чугунова. Ты обратила внимание на его интеллигентность. Да и меня ты еще не знала, не знала тех многих качеств, которые тебя могли бы увлечь. Я не умею их показывать.

      19 апреля 1922 года, Качалкино

     Да, Наташа, ты была чистая, интеллигентная в высшей степени, и от тебя отскакивали, не прилипая, всякие сплетни и намеки. Поэтому, даже когда ты ушла жить ко мне, сплетни не развились до тех размеров, до которых они могли развиться, сделай это другая (запись от 1 мая 1920 года). Наташа, ты на распутье, интересы твои не определились, тебя (5 мая 1920 года) больше увлекал ореол ботаника, созданный тобою, а сама ботаника интересовала не больше, вероятно, чем могла бы заинтересовать зоология (при подходящем случае). Все этот твой романтизм.

     Не знаю, как быть дальше. Хочется и дневник перечитать скорее, чтобы все более и более узнавать Наташу, и бродят разные мысли в голове, которые хотелось бы записать. С другой стороны, думается, перечитаю дневник, и не о чем будет говорить с Наташей. Попробую действовать вперемежку.

     Начинаю пугаться этих записей и разговоров с Наташей. В обыденной сутолоке забываю о ней, а как сосредоточишь свое внимание, так становится больно, что нет рядом со мной облика Наташи, ее в целом. Страшит мысль, что я ее больше никогда не увижу. Раньше, сразу после смерти, была безотчетная боль и тоска, но думать о Наташе я мог спокойнее, когда пароксизмы боли проходили. Теперь мучает мысль. Причем все равно мысль эта будет приходить время от времени в минуты безделья, на огороде, где вместе копались, и при всяких подходящих случаях. Не попробовать ли уж тогда другой тактики, чаще заниматься дневником, чтобы создать привычку. Какая же, однако, ты, Наташа, была чистая и как меня облагородила! Ведь вот еще ни разу, даже во сне, мне не рисовались сексуальные картины с твоим участием.

     Танюша дает мне мало радости, Дося создает теплоту жизненной обстановки. Ценны, конечно, не материальные результаты забот, а сами заботы. Но все это не даст забыть отрады духовной теплоты от близости духовно близкого человека, который поймет, поможет, не выдаст; нет, не то - главное, любит и любим.

     Хочется поподробнее познакомиться и с 'общей' частью дневника Наташи (в другой тетрадке, ведь эта часть 'специальная' - в ней наши отношения). Буду его перечитывать и комбинировать все три способа беседы с Наташей (мысли текущего момента, по поводу прочитанного из общей части дневника и из специальной).

     По поводу записи от 7 мая 1920 года. Все это потому, Наташа, что тянуло, влекло тебя ко мне. Чуяла родственную душу, а рассудительность мешала. Как мы сходимся с тобой в отрицании участия толпы в наших личных делах! Вот, Наташа, 12 мая ты сознала то главное, что влекло тебя ко мне. А все-таки есть еще у меня радости. Радостно читать твои, Наташа, слова про меня, которые идут от сердца, а не от рассудка. Правда, в желании свободной, привольной жизни мы расходимся с тобой, Наташа! Когда был молод, был робок. А теперь достаточно видел. Сила воли у Наташи была больше, чем у меня. Нерешительность ее исходила из малой опытности при большой рассудительности: терялась в доводах за и против и не могла рассудком избрать главное.

      30 апреля 1922 года, Качалкино

      Сегодня мне исполнилось 38 лет. Два года тому назад я страшился, что мне стукнуло 36 лет, что жизнь проходит и уже перевалила на вторую половину, год тому назад мне уже не было страшно - наоборот, казалось, что дальше меня ожидают еще большие радости, которые даст мне Наташа. Большие радости неожиданно оборвались, сменились большой печалью, но все-таки мне сегодня менее страшно моих 38 лет, чем было два года тому назад. Бесконечно жаль того, что мне рисовалось впереди, когда Наташа была жива, но с чувством удовлетворения и бесконечной благодарностью вспоминаю и то, что ты дала мне, Наташа, в эти два года. Они стоят многих лет жизни, да и остались еще для таких радостей Танюша с верным другом Досей.