Кроме Евдокимова, мне привелось встретить и других русских-коммунистов, которые в зрелом возрасте обращались к вере. Но в этой главе я хочу рассказать о служителях культа, а не о просто верующих.
Первая такая встреча произошла в 1935 году в Бутырках. В камере нас было человек 50-60. Один из заключенных — старик с седой длинной бородой, которого все в камере называли «батюшкой». В тех условиях трудно было непосредственно разговаривать с людьми, но должен признаться, я особенно и не старался, ибо считал тогда, что с этим человеком у меня весьма мало общего. Все же раз-другой мне довелось переговорить с ним, и я узнал, что он был священником в Елоховской церкви. Обвиняли его в том, что он в проповедях говорит о христианской любви и помощи людям. Следователи заявили ему, что он «опасный элемент» и должен быть изолирован от общества. Когда же он заметил, что его арест — свидетельство гонений на церковь, то и это тут же приобщили к делу, как доказательство его «антисоветских» взглядов.
К счастью для батюшки, то время было еще относительно либеральным (для служителей церкви) — ему даже в тюрьме разрешали носить рясу — и он получил «всего» три года ссылки. Тогда как, например, священнику, которого я встретил значительно позднее, в Александровском централе, недалеко от Иркутска, дали 25 лет за то, что он во время немецкой оккупации не покинул свою церковь на Украине и, следовательно, стал коллаборационистом.
По сравнению с православными католические священники, которых я знал в заключении, были настроены непримиримо, воинственно и фанатически отстаивали свою веру. Так, большинство священников-литовцев, которых я встречал в тайшетском лагере и в ссылке, считались политически опасными; осуждены они были за «бандитизм». Их подход к религии был несколько примитивен: они знали основы веры, знали наизусть почти весь Новый Завет, но в философском и личном плане, по-видимому, не осмыслили своего вероучения. Эти люди были очень мужественны, бескомпромиссны и говорили, что хоть и неповинны они в приписываемых им преступлениях, они все же рады, что в заключении им дано утешать и наставлять свою паству. И, действительно, они устраивали даже общие богослужения, что вносило совершенно особую атмосферу в лагерную жизнь.
Один из таких священников мне особенно запомнился, хотя я и видел его всего один раз. Было это сразу же после прибытия в Тайшет новой крупной партии заключенных — около пяти тысяч человек. (Всего в Тайшет из западных областей СССР в 1940 году было доставлено не менее 100.000 человек). Всех этих людей трудно было разместить по баракам, они стояли толпой посреди зоны. Вдруг я увидел, что какой-то человек (как потом оказалось — католический священник — литовец), взобравшись на большой камень обратился к заключенным с проповедью. После нескольких библейских изречений он перешел к политике и стал призывать заключенных протестовать против нарушений международных и общечеловеческих законов. Затронув проблемы ООН, он напомнил слушателям, что СССР, как член этой организации, должен соблюдать ее устав и ее положения, касающиеся прав человека: «Рабство, которому мы здесь свидетели, — позор для человечества, позор для нашего времени»
Разумеется, охрана его тут же схватила и посадила в карцер. Уже приговоренный к 25 годам, он был вызван для переследствия в Иркутск. Не исключено, что, в отличие от многих других священников, реабилитированных после смерти Сталина и даже вернувшихся в свои приходы, он не дожил до счастливого момента.
Ранее, еще в Мариинском лагере, я встретил лютеранского пастора-немца, прекрасно знавшего русский и немецкий. Он жил и работал в Москве. В начале 30-х годов его пригласили на работу в немецкое посольство. Он стал духовным пастырем местных лютеран и иностранцев. Пастор Рюгер был в прекрасных отношениях со всеми в Москве, включая и ГПУ. Все шло как по маслу, рассказывал мне пастор Рюгер, до тех пор, пока к власти в Германии не пришли нацисты, заменившие, конечно, всех служащих посольства. В конце концов, в посольство прибыл новый пастор. Рюгер, таким образом, лишился своей должности. Тогда ГПУ сделало попытку завербовать его для слежки за всеми немцами, с которыми ему приходилось общаться.
Рюгер отказался и в 1934 году был арестован, но не за отказ сотрудничать, а как «шпион». Его приговорили к пяти годам лагерей. В 1935 году я и встретил его. Превращение Рюгера было удивительно быстрым. Он рассказывал анекдоты (часто весьма скользкие), курил, играл в карты с уголовниками и всячески старался завоевать их доверие. Уголовные с удовольствием рассказывали друг другу про «Господина пастора», как, поджав ноги, сидит он в одной рубашке на нарах и играет в очко со своими друзьями — бандитами и убийцами. Вину за свое «грехопадение» он всецело возлагал на НКВД, оправдываясь тем, что следует приспосабливаться к среде и обстоятельствам.
Свободное копирование
