Хотя в Казани меня очень баловали, но я все-таки относила это к молодости, а не к таланту, и Саратов страшил меня, так как туда я была приглашена на первые роли.
Дебютировала я все-таки в своей роли; "Бабушкина внучка", очень хорошенькая комедия в 3 действиях, и "Чайный цветок", где можно было показать товар лицом всей труппе, а мне с Давыдовым в особенности. Он удивительно хорошо играл секретаря, и сцена второго акта, где мы вместе плачем, производила фурор.
Все имели успех, а каждый аплодисмент, выпавший на мою долю, имел для меня двойную цену: я убеждалась, что и в "серьезном" городе, где нет увлекающейся студенческой молодежи, я могу произвести впечатление, стало быть, я не так плоха, как думала.
Вскоре оказалось, что я опять беременна, и это меня очень испугало: что скажет Медведев? По расчету, я могла играть только до ноября. Значит, весь сезон он опять без актрисы, притом же я чувствовала себя очень скверно. Ужасно нервничала, плакала по целым часам, не могла переносить жары, и редкий спектакль проходил без истерики, в особенности если у меня была драматическая роль.
Раз давали комедию Дьяченко "Не первый и не последний", где Савин хорошо играл роль мужа (и очень любил ее), а я — жену. Сцена второго акта между нами, кончающаяся истерикой, так увлекла меня сходством с моей собственной жизнью, что я залилась настоящими слезами, и пиеса, вместо пяти актов, кончилась на втором.
Муж не верил моей болезни и громко говорил, что все эти истерики одно притворство, что, конечно, обижало меня, и в результате были беспрестанные сцены, кончавшиеся теми же истериками. Шуберт жила рядом с нами, почти была свидетельницей наших ссор и взяла мою сторону, что крайне рассердило мужа. Она очень резко выражалась при мне о нем и говорила, что он очень изменился. В труппе он пользовался всеобщей антипатией, а Давыдов положительно его не выносил: они не говорили, каждую минуту готовы были подраться, и со мной поэтому Давыдов был резок, даже груб; мы едва кланялись, а каждый вечер играли вместе все водевили.
Мне начали вбивать в голову, да я и сама стала замечать, что работаю я одна, а муж ничего не делает. Меня стали громко сожалеть, а он сошелся с "кутящим кружком" из публики и иногда играл в карты. Последнее пугало меня больше всего.
Доктора советовали мне перестать играть, иначе повторится то, что было в Казани; но мы жили тем, что зарабатывали, и отдых был немыслим. Жизнь моя опять стала каторгой. А впереди предстоял сезон, полный лишений, так как Медведев был знаком со способностями мужа, и на большое жалованье рассчитывать было нельзя. Это предположение высказала раз Шуберт, и Савин никогда не простил ей этого, а меня положительно возненавидел и всячески упрекал за то, что в контракте стояло мне больше жалованья, чем ему.
Свободное копирование
