В мастерской у Бутырской заставы я вырубил из мрамора «Нике» и «Рабочего-боевика Ивана Чуркина», «Крестьянина» и «Детские грезы». «Атеист» вырублен там же, в Тихвинском, у Бутырской заставы. Вырублен из песчаника, который несколько мягче, чем мрамор. Этого требовала натура — мятое, прорезанное множеством морщин и складок лицо Дмитрия Добролюбова.
В это время в доме, где я снимал мастерскую, жил и работал скульптор Эрьзя. Я помню его по Училищу живописи. ваяния и зодчества. Сергей Михайлович Волнухин отзывался о Степане Эрьзе как о талантливом, подающем большие надежды ученике. Мы познакомились. Навещали друг друга. Эрьзя работал в дереве и мраморе. Он был молод. Среди публики пользовался большим успехом. Держался независимо. Резко выступал против консерватизма в искусстве. Его отличала особая стойкость характера.
Хозяин увеличил плату за аренду мастерских. Во избежание всяческих неприятностей (осмотров и доносов) я покорно снес хозяйский произвол, а Эрьзя твердо заявил, что и копейки не заплатит больше той суммы, которая была назначена, когда он въезжал в мастерскую. Прижимистый хозяин вынужден был отступить. Человек с сильным характером, Эрьзя невольно привлекал к себе всеобщее внимание. Я тоже относился к нему с большим интересом. Уже в ту пору можно было заметить стремление Эрьзи к выражению средствами пластического искусства характерных национальных черт. Он облекал в плоть скульптурных образов душу своего народа. И это в нем пустило настолько глубокие корни, что он, много лет живя на чужбине, в Южной Америке, оставался национальным художником. Он пропел песнь, достойную своего прекрасного народа. Где бы он ни жил, он был верен своему идеалу. Из-под его резца даже под небом далекой Аргентины рождались образы, овеянные волжским ветром. «Дум высокое стремленье» никогда не покидало этого мастера. Он вырубал художников-пророков: Льва Толстого и Бетховена, он смело предлагал современникам как символ красоты пластическое совершенство человеческого тела. Тогда, в пору нашего знакомства, Эрьзя много и увлеченно говорил мне о своей родине, сказочной страной представала Мордовия в его рассказах. Такой она и оказалась на самом деле, когда я под влиянием Степана Дмитриевича в 1906 году совершил путешествие в Саранск. Красочная. расписная, в золотистых лаптях, ярких сарафанах, резных наличниках предстала передо мной Мордовия.
Недолго пробыл я в мастерской у Бутырской заставы. Обстановка политического клуба крайне отрицательно влияла на мои занятия скульптурой. Да и по правде говоря, скучно было слушать каждый день, как братья Волнухины, сочувствовавшие эсерам, спорили с анархистом Добролюбовым, а поэт Сергей Клычков защищал талдомскую кулацко-старообрядческую правду (Клычков — выходец из Талдома, где почти все население — сапожники-старообрядцы). К тому же гостоянство посетителей стало привлекать к моей мастерской внимание привратника и недоброжелательно настроенных обывателей, которые, заслыша шаги на лестнице, с подозрением оглядывали всех, кто шел ко мне. Эти пристальные взгляды в спину ничего доброго не сулили. Не мешкая, я переехал в Нижне-Кисловский переулок, где мне посчастливилось снять удобную мастерскую с квартирой, что имело немаловажное значение для устройства семейного быта.
Свободное копирование
