Наконец, 21 июля решено было идти и атаковать все еще остававшегося у аула Хошни Гаджи-Мурата. Чтобы еще более облегчить предстоявшее движение по лесам, внушавшим осторожному и непривычному к ним князю Аргутинскому большие опасения, решено было оставить отряд без палаток и облегчить до возможной степени обоз, отослав назад 400 вьюков. В это число включили почти все офицерские вьюки за исключением, конечно, штабных. Этим счастливцам -- все удобства, хороший стол у начальства, спокойный сон, когда другие всю ночь мерзнут и мокнут в цепи или секрете, им же за то лучшие и, главное, как можно скорее награды...
Таким образом, мы остались уже совершенно налегке, каждый из нас мог решительно сказать: omnia mea mecum porto. Этот вьючный отряд рано утром выступил под прикрытием обоих драгунских эскадронов через Курах в Чирах. В предстоявших лесных делах кавалерия никакой пользы принести не могла, и потому сочли возможным отослать ее.
Часа через полтора после выступления этого обоза двинулся отряд через хребет Карпул-Канух к аулам Вечрик и Куркак. На высотах впереди и по бокам видны были конные неприятельские аванпосты, которые дали несколько выстрелов и скрылись. Авангардный 2-й батальон ширванцев двигался почти беспрепятственно и без выстрела, вся же толпа по преимуществу пешего неприятеля насела на наш 3-й батальон дагестанцев, занимавший левую цепь, и частью на арьергардный 1-й батальон ширванцев. В течение четырехчасового перехода то лесом, то открытыми местами по скверной узкой дороге горячая перестрелка не умолкала ни на минуту, но нам благоприятствовала местность в том отношении, что мы двигались выше, а неприятель занимал покатость и пули его большей частью перелетали через наши головы, когда же он, понукаемый мюридами, придвигался ближе к дороге, его встречали картечью, а резервные роты бросались с громким "ура!" в штыки и отгоняли его опять по склону вниз. Будь в этом месте нашими противниками чеченцы, они, конечно, не ограничились бы действием сбоку, а преградили бы завалами дорогу и встречали бы нас одновременно с фронта и с флангов, что делало бы положение гораздо опаснее и стоило бы больших жертв.
Наконец, мы вышли на обширную поляну к упомянутым двум аулам, и хотя было еще очень рано, но отряд остановился, ибо дальше дорога пролегала еще более густым лесом; к тому же нужно было отдохнуть утомленным войскам, двигавшимся под палящими лучами июльского солнца, нужно было оправиться, пополнить патронные сумки, а главное -- позаботиться о раненых, которых несли на руках и не успели перевязать как следует. Потеря наша заключалась в смертельно раненом офицере нашего батальона прапорщике Герасиме Аглинцове (умершем через несколько дней) и до 50 солдат убитых и раненых.
Расположились мы бивуаком на несжатых, по преимуществу кукурузных полях. Все торопились прилечь и вытянуть изморенные члены; солдаты, составив ружья в козлы и скинув тяжелые ранцы, раскидывались на просторе среди высоких стеблей. Мне как батальонному адъютанту, однако, не скоро еще можно было воспользоваться отдыхом: пришлось собрать сведения о потерях, выпущенных патронах, составить рапорт и отнести в отрядный штаб да десять раз явиться на зов неугомонного батальонера для выслушивания его приказаний. Наконец, покончил и я свои обязанности и явился к устроенному между тем одним из наших ротных командиров шалашу из кукурузных стеблей. Ни вьюков, ни денщиков с нами не было; являлся вопрос, каким бы образом раздобыть стакан чаю. Но не успел я заговорить об этом наиважнейшем деле, как капитан Багизардов, командир 9-й мушкетерской роты, кликнул горниста и торжественно произнес:
-- Возьми чайник и завари чаю, да живей!
-- Ах, благодетель вы наш, милый Степан Яковлевич! Всю жизнь не забудем! -- раздалось несколько голосов.
-- То-то! Вы все, франты, мало еще походов по Дагестану сделали, а мы, старики, уже всего испытали, и врасплох нас не захватишь: мы и без вьюков запасец найдем, и чаю выпьем, и водочки достанем, да и закусочку снарядим, -- произнес не без некоторого тщеславного самодовольствия Багизардов.
-- Господа, ура капитану 9-й роты!
В ожидании блаженной минуты, то есть появления медного чайника, мы вели оживленный разговор о событиях дня, вспоминали эпизоды драки, спорили и, нужно признаться, вели расчеты о будущих наградах.
-- Однако что же чай?
-- Горнист, что же там так долго варится? Подавай скорее.
-- Сейчас, ваше благородие.
"Несут, несут!" -- невольно вспомнил я Хлесткова.
Положили по куску сахару в стаканы, наливаем -- не идет. Засорилось горлышко, что ли? Продули, пропустили соломинку -- не идет. Заглянули в чайник -- что за дьявол! чаю нет, а какая-то гуща только виднеется на дне.
-- Что же это такое? -- спрашиваем в недоумении.
-- Эй, горнист! Ты что же это сделал? Где же чай?
-- Точно так, ваше благородие: чай сварил.
-- Как сварил?.. Что ты врешь?
-- Точно так: вы приказали сварить, я и сварил.
Каков удар! Зарезал человек совсем: взял всю четверку чаю, высыпал в чайник, налил воды и дал выкипать!.. Сварил, как крутую кашу.
Взбешенный капитан готов был уже кинуться с кулаками на недоумевающего, оторопевшего горниста, но мы его удержали, разразились смехом и посыпали утешениями. Пришлось еще раз налить воды и дать закипеть, так что через часик все-таки выпили стакана по два какой-то серой жидкости, а для дальнейшего похода решились раздобыться чаем у известного метрдотеля князя Аргутинского -- офицера из имеретин Глахупа, с которым я благодаря грузинскому языку был знаком. При этом было рассказано немало анекдотов, аналогичных с настоящим случаем, и один особенно презабавный: о том, как сильно продрогши и проголодавшись два наших офицера приехали в Моздок или Георгиевск на станцию и, не найдя там ничего съестного, послали бывшего с ними вестового: "Беги скорее в город, и вот тебе два гривенника: на один купи белого хлеба, на другой -- молока". -- "Слушаю-с". Проходит час нетерпеливейшего ожидания. Наконец, вестовой возвращается. "Принес?" -- "Никак нет, ваше благородие". -- "Это отчего?" -- "Виноват, ваше благородие: перемешал гривенники кой на хлеб, кой на молоко". Положим, это si non е vero... Но действительно попадались солдатики из белорусов или мордвы от природы тупые, к тому же при учениях в резервных батальонах палками до того притупленные, что почти могли считаться идиотами и, пожалуй, перемешать гривенники.
Стемнело, пробили зарю, пропели "Отче наш", бивуачный шум и говор утих; я отправился в штаб за приказаниями.
Первое, что я там узнал, было неприятное известие, что пока мы дрались с пешими толпами, Гаджи-Мурат послал свою конницу напасть на наши вьюки. Пользуясь растянутостью в одного коня, мюриды ворвались в середину и начали рубить фурштатов и денщиков, но драгуны, невзирая на неудобную местность, отбили неприятеля и изрубили несколько человек, причем барабанщик 1-го эскадрона отхватил голову знаменоносцу и взял значок. Однако несколько верст дальше в лесу на вьюки опять было сделано нападение, и в этот раз драгуны уже не помогли: горцы изрубили до 30 человек денщиков и фурлейтов, захватили до 50 вьюков и ушли. Это происшествие очень опечалило бедное офицерство: у большинства все скромное имущество заключалось в его вьючной лошади и вьюке, в котором и платье, и белье, и прочий скарб хранились, -- завести все это вновь из скромного жалованья нелегко. Наш батальон оказался, однако, особенно счастлив: ни одного офицерского вьюка у нас не пропало, пострадали больше казенные, с палатками.
Получив и передав приказание, по коему с рассветом следующего дня отряд должен был выступить дальше, а нашему батальону назначалось идти с двумя орудиями в арьергард, я вернулся в шалаш и лег. Великолепная звездная тихая ночь покрывала бивуак, окрестные лесистые высоты в волшебных очертаниях бросали на нас свои тени, вдали тянулся красноватый дым -- это горели зажженные нами по пути аульчики и хлебные скирды...
Свободное копирование
