18-го числа отряд остался на месте, а всех раненых и больных отправили уже пройденным путем назад, в укрепление Курах. В этот день к нам присоединились во множестве различные ханы, беки, аристократы-туземцы со своими конвоями и милициями. Самым заметным был флигель-адъютант полковник Юсуф-бек, управлявший Кюринским ханством, слывший за весьма искренно нам преданного человека. Как брат уведенной Гаджи-Муратом из Буйнака жены Шах-Вали Юсуф-бек был особенно озлоблен на мюридов, представителей чистого демократизма, и потому вообще враждебных всем высшим мусульманским сословиям.
Сведения о неприятеле получались между тем разноречивые. Одни говорили, что он будет держаться до крайней возможности, дабы в случае успешного отражения русских войск распространить возмущение; другие уверяли, что Гаджи-Мурат только обманывает табасаранцев и, видя невозможность успеха, заботится о благополучном отступлении со своими мюридами. Эти разноречия вынуждали князя Аргутинского не предпринимать ничего решительного и выжидать. На всякий же случай, чтобы неприятель не мог безнаказанно уйти, предписано было 1-му батальону Дагестанского полка, спешившему форсированными маршами из Чирь-Юрта на соединение с отрядом, остановиться у укрепления Чираха, откуда можно было удобно при первом известии броситься наперерез отступавшему из Табасарани Гаджи-Мурату. Кстати, вспоминаю здесь об этом замечательном марше 1-го батальона: в семь дней он пришел из Чирь-Юрта на реке Сулак к Чираху, сделав более 215 верст по горным, каменистым дорогам с полным доходным вьюком на плечах, в июльскую жару и оставив по дороге заболевшими, кажется, трех человек из 750! Вот это суворовские походы, никого, однако, на Кавказе не удивлявшие.
На нашей лагерной позиции между тем для разнообразия неприятель предпринимал безвредные для нас демонстрации: то ночью вдруг с нескольких высот раздавались по лагерю выстрелы, на которые мы не отвечали; то несколько человек подкрадывались к месту, где лагерь брал воду, и из-за камней стреляли по людям: одного солдата так и убили тут. Строжайше было приказано не пускать людей поодиночке, безоружных к воде, а наряжать команды. По этому случаю вышла у нас презабавная сцена. Только что передали по ротам это приказание, а дежурный по отряду, один из ширванских штаб-офицеров, получив сильную головомойку от командующего войсками, бегал впопыхах по лагерю с предварениями не пускать людей к воде: смотрим, наш солдат несет требуху от зарезанной скотины и пробирается, очевидно, к воде мыть ее. Мы стояли в эту минуту с батальонером у палатки.
-- Эй, ты, иди-ка сюда! -- кричит Соймонов солдату. Подходит.
-- Ты куда это, миленький, идешь?
-- На воду, ваше высокоблагородие, требуху помыть.
-- Ах ты, такой-сякой, не слыхал приказания? Из-за вас, скотов, тут отвечать приходится! Ординарец, возьми-ка у него эту требуху, да валяй-ка его по морде.
Подбежавший унтер-офицер берет мокрую требуху и хлоп ею бедного солдатика раз-другой по лицу, обливая его отвратительной вонючей жижицей... Кругом высыпали солдаты -- всеобщий хохот. Сконфуженный обладатель гастрономического куска ретируется, вытирая полой шинели запачканную рожу. Уморительно!
Свободное копирование
