XLII.  

22 июля было великолепное утро. Красное солнце поднималось от Каспия и грозило жарким днем. На небе ни облачка, только дым двух ближайших зажженных аулов лениво тянулся к лесу. Мы предчувствовали, что нам предстоит бой горячее вчерашнего.

Пробили генерал-марш. Солдаты, крестясь, становились в ружье, на всех был отпечаток серьезной думы. Наконец, тронулся авангард, несколько минут спустя -- один за другим батальоны ширванцев в своих лоснившихся юфтовых ранцах, потянулись вьюки, носилки с ранеными, и когда все уже двинулось по дороге, место бивуака опустело, раздался голос нашего командира Соймонова: "3-я гренадерская и 9-я роты налево в цепь, 7-й и 8-й ротам с орудиями между ними -- в арьергард, да не растягиваться, соблюдать порядок и не стрелять без надобности, беречь патроны". Пошли. Верстах в двух на возвышенности показалась большая толпа с самим Гаджи-Муратом, окруженным конными мюридами и несколькими значками; слышны были явственно напевы: "Ляилля, иль-Алла". Отступали они, делая несколько безвредных выстрелов, еще версты две; наконец, по мере втягивания отряда в лес, все скопище свернуло влево и насело на ширванцев. Шагах в пятидесяти от дороги был глубокий, густо заросший лесом овраг, от которого по покатости было навалено несколько рядов срубленных деревьев, и из-за них-то началась жаркая пальба и по авангарду, и особенно по рассыпанному в левой цепи 1-му батальону ширванцев. Пришлось остановиться. Огонь все усиливался, уже слышались крики "ура!", мы сближались к месту боя. Прискакал один из адъютантов командующего войсками с приказанием: всем вьюкам под прикрытием наших двух рот свернуть вправо от дороги в редколесье, а двум другим ротам с орудиями усилить левую цепь и примкнуть к 1-му Ширванскому батальону.

Соймонов приказал мне проскакать вперед и заворачивать вьюки. Когда все они перешли в указанное место, где я увидел и князя Аргутинского в шапке с наушниками (он не мог выносить гула пушечных выстрелов) со всем его штабом и конвоем, наши 7-я и 8-я роты прикрыли это место, а я возвратился опять через дорогу к цепи.

Несколько попыток ширванцев выбить горцев из ближайших к дороге завалов не имели успеха. Как только люди бросались в лес, крутая покатость мешала твердости хода, залпы в упор вырывали передних из рядов, некоторых ближайших горцы схватывали за штыки и стаскивали к завалу, а вслед за тем наверх летели отрубленные головы... Раненые тоже скатывались вниз и подвергались той же участи.

Между тем наши две роты загнули немного левым плечом вперед и начали стрелять во фланг завалов, что заставило горцев отделить часть людей против нас, и они, выйдя из оврага, рассыпались по густому хлебу, покрывавшему бывшую перед нами поляну, и открыли частый огонь.

Так прошло с добрых полчаса, дело оставалось в том же положении; к счастью, и в этот раз неприятель сосредоточился весь с одной стороны, оставив без всякой хоть бы только демонстрации правую сторону дороги, где весь все еще значительный обоз и штаб прикрывались только нашими двумя ротами. Наконец, к самому центру боя сосредоточили шесть орудий, и после десятка залпов картечными гранатами по завалам лихие ширванские роты с криком "ура!" бросились вниз. Раздались крики "Алла, Алла", по лесу пошел какой-то гул, и треск, и стон, "ура!" все неслось сильнее и сильнее в глубь оврага, бывшие перед нами кучки тоже бросились назад, провожаемые нашими пулями, и через каких-нибудь 15--20 минут все стихло. Ошеломленные, побитые толпы бросились из завалов на другую сторону оврага в чащу, и уже никакая сила не могла остановить бегства...

Путь был очищен. Ширванцы стянулись обратно на дорогу, и отряд двинулся вперед. Кратковременный бой этот стоил нам трех офицеров и до 80 нижних чинов. Отличный офицер Ширванского полка штабс-капитан Желтухин пал на месте, сраженный пулей в голову.

Засветло, не тревожимый более неприятелем отряд достиг аула Хошни.

Еще накануне табасаранцы, потерявшие в перестрелке с нами несколько десятков человек и несколько сожженных аулов, пристали к Гаджи-Мурату с упреками, что он все их высылает вперед драться с русскими, а своих мюридов держит сзади, вне выстрелов, что они потеряли много людей, потерпели разорение, но результата не видят. Гаджи-Мурат, не очень-то полагавшийся на новых прозелитов мюридизма и видевший, что как боевой элемент они далеко не то, что его аварцы, само собой, берег прибывшие с ним несколько сотен мюридов как единственную силу, на которую в крайнем случае можно было опереться, и держал их в резерве. Чтобы, однако, удовлетворить заявленным жалобам табасаранцев и ободрить их к дальнейшему сопротивлению, он ответил, что завтра, то есть 22-го числа, его мюриды будут впереди и покажут, как следует драться с гяурами.

И действительно, в этот день большая часть партии Гаджи-Мурата участвовала в деле за завалами, что и было причиной относительного ожесточения вышеописанного боя. Но так как результат и в этот раз оказался не в пользу их и, понеся значительную потерю, табасаранцам вместе с мюридами пришлось удирать от огня наших орудий и штыков ширванцев, то раздумье, наконец, охватило более рассудительных. Они смекнули, что Гаджи-Мурат со своими пришельцами уберется в свои горы, а они останутся единственными ответчиками перед русскими и должны будут вынести всю тягость заслуженного наказания. Поэтому все старшины возмутившихся аулов тотчас после поражения 22-го числа отправили к Гаджи-Мурату депутации с поручением объявить ему, что из всех обещаний его ничего не вышло, кроме разорения и гибели людей, что до его прихода они жили спокойно и в довольстве, а теперь им грозит гибель, и что они не видят другого исхода, как покориться и просить пощады у непобедимых русских.

Гаджи-Мурат окончательно увидел, что никакого успеха в затеянном деле ожидать нельзя и что самое лучшее -- поскорее спасаться, пока, чего доброго, жители не перейдут на русскую сторону и сами не заградят ему отступление. Продержав депутацию под разными предлогами до позднего вечера, он отпустил ее, обещав наутро явиться для личных объяснений и совещаний со старшинами, а между тем ночью незаметно снялся со своей позиции и ушел через Джуфу-Даг.

Расположенные по горам на границе своего ханства казикумухцы, заметив движение партии, тотчас дали знать об этом только что прибывшему к укреплению Чирах 1-му батальону Дагестанского полка, о замечательном суворовском походе коего я говорил выше. Батальонный командир подполковник Козлянинов (о нем я сообщу в другом месте несколько интересных сведений), оставив свои тяжести при одной роте возле укрепления, с остальными тремя ротами бросился бегом навстречу Гаджи-Мурату, которого и встретил у Эмоха. Горцы с обнаженными шашками бросились на наших в атаку, желая прочистить себе дорогу, но встреченные убийственным залпом, шарахнулись назад. Оправившись, они с дикими криками повторили атаку, но наши роты, подпустив их на какую-нибудь сотню шагов, опять дали убийственный залп и с криком "ура!" двинулись вперед. Тогда мюриды вынуждены были кинуться в сторону, в овраг, и искать спасения в бегстве, врассыпную. Преследовать утомленными пешими людьми конных не было никакой возможности, тем более что уже начинались сумерки, и потому Козлянинов велел бить сбор и, собрав людей, потянулся назад к Чираху. В руках наших молодцов осталось 120 лошадей, много добычи из награбленной горцами в Буйнаке и Табасарани, пленная жена убитого Шах-Вали, ее служанка и один ребенок да восемь пленных мюридов. Случись тут хоть один эскадрон драгун, Гаджи-Мурат и его партия погибли бы, без сомнения, до единого. Но драгуны отдыхали в Курах, и самый прекрасный случай отличиться от них ускользнул. Остатки разбитой партии пробрались между Чирахом и Рычи и пустились к Самуру. В одном месте их встретил рутульский наиб со своей милицией, но она струсила, или вернее -- не захотела драться против единоверцев. 25-го числа еще раз встретил уже весьма поредевшую партию помощник самурского окружного начальника ротмистр Македонский с пятью сотнями милиционеров и заградил ей путь. Гаджи-Мурат, у которого уже оставалось всего около 300 человек (половина, потерявшая лошадей, рассеялась и пробиралась горами), выхватил шашку и, как разъяренный тигр, бросился впереди своих удальцов. Милиционеры дали залп, но не устояли, и партия пронеслась дальше, потеряв с десяток убитых, двух пленных и до двадцати лошадей. У милиционеров оказалось до 40 человек потери, верно, из людей, высланных вперед в виде аванпоста.

Это была последняя встреча, после которой Гаджи-Мурат, сам раненый, уже беспрепятственно достиг Аварии, дорого поплатившись за смелый набег и месячное пребывание в наших пределах.

Отряд между тем остановился у Хошни. Сюда явились уже некоторые из возмутившихся жителей с покорностью, умоляя о пощаде. 23-го и 24-го мы сделали еще небольшие переходы вперед по Табасарани, не разоряя аулов, и все население окончательно явилось с повинной. Князь Аргутинский объявил им прощение, потребовав только расчистки широкой просеки в лесу по пройденному отрядом пути. Обещание, конечно, было дано беспрекословно, исполнения же не последовало... [Впоследствии, кажется в 1855 или 1856 году, в Табасарань был послан с отдельной колонной начальник штаба войск Прикаспийского края полковник Радецкий (известный ныне защитник Шипки) собственно для расчистки просеки и разработки дорог, и все обошлось мирно, без драки]