В конце июля я был уже снова в Москве. Меня здесь помимо хлопот с выпуском "Истории русского искусства" ожидало новое дело, увлекшее меня едва ли не сильнее, чем "История". Вдова известного тогда уже покойного клинициста Г.А.Захарьина незадолго перед тем потеряла сына С. Г. Захарьина, умершего в Египте. Он был богато одарен, любил искусство и строил широкие планы использования большого отцовского наследства в общеполезном направлении. Семья умершего решила строить больницу большого масштаба по последнему слову техники, которая должна была быть передана московскому земству.
Место для постройки также было определено: имение Захарьиных в нескольких километрах от станции Химки Николаевской железной дороги.
Зная, что я получил архитектурное образование и веря в мой вкус, семья обратилась ко мне с просьбой сделать проект больницы, подчеркнув, что в нем должна найти свое отражение основная мысль строителей, задумавших не просто среднюю земскую больницу, а больницу-памятник, больницу-мавзолей, больницу-произведение искусства.
С таким предложением семья уже обращалась до того к известному московскому архитектору Роману Ивановичу Клейну, строителю Нижних торговых рядов, ряда клиник и Музея изящных искусств, но представленный им проект оказался настолько ординарным, что от осуществления его решительно отказались.
Я видел его: он был скопирован из английских архитектурных журналов в стиле коттеджа-модерн и действительно вызывал только недоуменную улыбку.
Душою всего дела была старшая дочь Захарьина - Александра Григорьевна Подгорецкая, сперва совместно с матерью, а после ее смерти, вскоре затем последовавшей, самостоятельно руководившая стройкой.
Вытащив из ящика свои немецкие руководства по строительству больниц и выписав немедленно по телеграфу все новейшие издания по больничной архитектуре, я принялся за составление планов и фасадов. Надо было строить главный корпус, амбулаторный, дома врачей, котельную, морг, въездные ворота и много другого, что было связано с разбивкой парка архитектурно-декоративного типа. Не успев сдать в Мюнхене докторского экзамена, дающего право строительства, я должен был в Химках соединиться с кем-либо из Инженеров-конструкторов. К делу были привлечены инженеры А.И.Клейн и В.Розенберг, с которыми мы вместе продумали и проработали отдельные плановые детали, сохраняя всю схему моего плана.
Установив окончательно планы всех зданий, я засел за детальную разработку фасадов, вчерне уже для меня выясненных. Они понравились и были утверждены. Началась стройка. Клейн - однофамилец, а не родственник Романа Ивановича - и Розенберг редко приезжали из Петербурга, и главным двигателем стройки был инженер путей сообщения Алексей Савельевич Дютпель, человек со вкусом и тактом, делавший все от него зависевшее, чтобы мне не вставляли палок в колеса и чтобы мои проекты в точности и неукоснительно проводились в натуре. Я же засел за рабочие чертежи и рисование шаблонов. Все это я производил у себя в Дугине. Не имея ни одного помощника и не желая пользоваться даже услугами чертежника, я все рабочие чертежи, в величину натуры, и шаблоны вычертил единолично, заведя гигантские чертежные доски, ибо масштаб больницы был внушительный.
Я не был уверен в точности и опытности московских лепщиков, почему, не доверяя им, поехал с рабочими чертежами капителей в Виченцу, где у меня были связи с искусными мраморщиками и где в течение лета 1910 года под моим наблюдением были высечены по этим чертежам две основные капители - композитная и ионическая - прямо из камня, что давало возможность обойтись без лепщиков.
Главный корпус больницы был мною спроектирован в виде продолговатого в плане двухэтажного здания, с двумя поперечными, тоже двухэтажными корпусами, приставленными к его обоим торцам, перпендикулярно к основному. В центре главного корпуса со стороны въезда я дал большой выступ, в котором поместил лестничную клетку и домовую церковь, требовавшуюся по заданию. Этот сильный центр был задуман мною одновременно и как архитектурная масса мавзолейного характера, и как огромный резервуар света и воздуха, нагнетаемого отсюда в коридоры и палаты. На одном из поперечников была мною помещена операционная.
Окна палат были рассчитаны на максимум света, считавшегося в то время необходимым, с некоторой прибавкой сверх этой нормы, что, я надеялся, гарантирует в будущем от обычной в практике растески оконных проемов. Здание было оштукатурено мраморной крошкой. Привезенные из Виченцы каменные капители были также отлиты в крошке. Начавшаяся война и связанное с ней отсутствие средств, а также необходимость немедленно приспособить здание под военный госпиталь, не дожидаясь его окончательной отделки, помешало исполнить в натуре все мои предположения. Спроектированные в искусственном мраморе колонны лестницы и вестибюля, а также стены примыкающего к нему зала-церкви остались только в штукатурке; недостроен морг, задуманный в виде "храмика" - "tempietto", не построены ворота и не приступлено к планировке парка.
Я был всецело увлечен идеями Палладио, и естественно, что в своей архитектуре отдал дань его гению: это определенно палладии екая архитектура.
Не успел я окончить стройку, как мне она уже разонравилась. Я видел множество недостатков, от которых надеялся отрешиться в следующих постройках. Им, однако, не суждено было осуществиться: "История русского искусства" властно потребовала выбора - либо прекратить издание, либо временно оставить архитектурное творчество. Пришлось избрать второе.
Около 10 лет после окончания больницы я не был в Захарьине, и, когда мне недавно представился случай поехать туда с фотографом, собиравшимся снимать мои постройки, я с ужасом думал об ожидающем меня глубоком разочаровании: кое-что оказалось не так плохо, как я предполагал и как рисовал себе, памятуя свое недовольство в момент окончания. Отдельные куски мне доставили даже некоторое запоздалое удовлетворение. Приятно было также сознавать, что ничего еще не испорчено, не растесано ни одно окно, абсолютно тронута штукатурка, за двадцать лет не давшая трещин.
Свободное копирование
