Январь 1906 года прошел под знаком инея. Тогда я написал "Морозное утро", с красными лучами, прямо из окна своей дугинской комнаты. Этот мотив занимал меня давно, но его долго не удавалось поймать. Березовая рощица возле дома, с несколькими соснами, вкрапленными в них, заслоняла мое окно от восходящего солнца; лучи его покрывали огненно-розовыми брызгами всю площадь снега под деревьями, которые отбрасывали бирюзовые, расходящиеся радиально на зрителя тени. Все это давало впечатление какого-то геометрического узора. Вдали виднелись чурилковские избы с валившим из труб, прямо вверх, дымом - знак сильного мороза и безветрия. Картина была написана маслом и темперой. Я не был ею удовлетворен.
К этому времени относится мое постоянное участие в журнале "Весы", где я начал помещать свои выставочные обзоры. В издательстве "Скорпион", основателем и руководителем которого был С.А.Поляков, ежедневно, как в "Мире искусства", собирались часам к пяти сотрудники. Чаще других бывали: В.Я.Брюсов и Ю.К.Балтрушайтис, из художников - С.Ю.Судейкин и Н.П.Феофилактов.
Своими статьями, боевыми и достаточно задорными, я нажил себе среди московских художников немало врагов и недоброжелателей. Не всегда и не во всем я бывал, быть может, прав, но писал всегда искренно, с полным убеждением в своей правоте, независимо от того, писал ли про друзей или недругов.
Живописи все более и более начинала мешать литература. Издатель Иосиф Николаевич Кнебель предложил мне редактировать его издание "Современные художники в красках". Я должен был выбирать из большого запаса аналогичной немецкой серии - "Meister der Farbe", выпускавшейся лейпцигской фирмой Зееманна, те трехцветки, которые считал интересными и желательными для русского издания. В каждом выпуске должен был быть дан, кроме того, один снимок с русского художника, выбор которого предоставлялся также мне. В 1904 году на Дюссельдорфскую выставку были приглашены некоторые русские художники, в числе их Малявин, Борисов-Мусатов, Сомов, Серов, Юон и я. Зееманн выбрал на выставке то, что ему казалось необходимым воспроизвести для Европы. Он взял у Малявина "Бабу", у Мусатова "Водоем", у Юона "Катанье у Троицы" и у меня "Мартовский снег". К этим вещам пришлось добавить еще целую серию. Текст писал я; Зееманн, ознакомившись с ним, просил меня писать для его изданий также тексты, что я и делал, владея свободно немецким языком. Все это отнимало много времени и мешало живописи.
Выпустив в 1904 году последний номер "Мира искусства", Дягилев был вынужден прекратить издание журнала, не найдя поддержки среди лиц, дававших ранее средства на издание. Ему захотелось взамен этого устроить еще одну, "последнюю" выставку "Мира искусства", но уже не под флагом общества, ликвидированного в 1903 году, а единолично, под своей ответственностью и вполне диктаторски, как в дни первых дягилевских выставок. Он собрал тех художников, которых хотел, взяв у них то, что ему лично казалось лучшим. Все с радостью откликнулись, и выставка вышла блестящей.
Она была устроена в марте 1905 года в Петербурге, на большой Конюшенной, в доме шведской церкви. Из числа произведений, выделявшихся на выставке размерами и сюжетом, были новые "Бабы" Малявина, его "Вихрь", большой холст, тогда же купленный для Третьяковской галереи.
Я привез с собой из Дугина "Толстых женщин", "Хризантемы", "Сирень и незабудки", "Балкон", "Иней", "Весенний ветерок" (с занавеской на ветру) и "Майский вечер" - этюд, написанный с "Кружка" в мае 1905 года.
Я приехал на выставку рано утром, прямо с Николаевского вокзала. Кроме рабочих, в помещении еще никого не было. Когда "Толстые женщины" были вынуты и приставлены к стене, я пришел прямо в отчаяние, до того отвратительной показалась мне картина. Я задумал ее в Париже, писал в Мюнхене, а потом в Дугине не потому, что виденное мною в натуре зрелище было во всех отношениях только отвратительным, а потому, что наряду с отвращением, с ужасающим социальным ядом, гнездившимся во всем этом "почти видении", в нем, в этом страшном, кошмарном гротеске было и нечто красивое, достойное того, чтобы его писать. Здесь же, на выставке, мне показалось, что я выразил один голый кошмар развалившейся денежной аристократии. Картина была отвратительна. Жизнь, может быть, и бывает отвратительной, но искусство отвратительным быть не должно, а должно самые отвратительные явления претворять в формах если и вызывающих негодование, то эстетически приемлемых.
Я велел снять со стены картину и упаковать ее обратно. Во время этой укладки влетел Дягилев, увидал картину и, узнав, что я не хочу ее ставить, поднял целую историю, настаивая на своем праве хозяина выставки знать, что выставке нужно и чего не нужно. Потребовалось заступничество бесстрастного Серова, чтобы мое авторское право взяло верх над правом "хозяина". Я картину вез, но с Дягилевым мы полгода не разговаривали. По природе скандалист и озорник, он не мог простить мне, что я лишил его удовольствия поиздеваться над петербургскими светскими барынями и снобами, которые были бы неслыханно скандализованы картиной и ее сюжетом.
В 1905 году Дягилев организовал знаменитую выставку исторических портретов в Таврическом дворце. Все мы дневали и ночевали там во время устройства ее и после, наслаждаясь, изучая и учась, учась, учась. Тут впервые я восчувствовал все гигантское умение Левицкого, изумительный дар Рокотова, очарование Боровиковского, мастерство Кипренского и Брюллова. Я медленно и верно начинаю погружаться в историю русского искусства, жадно пополняя свои, до тех пор достаточно скудные, знания в этой области.
Наличие революционной ситуации в 1905 году сделало возможным издание политически-сатирического журнала. С такой идеей носился неугомонный 3.И.Гржебин. Круг художников "Мира искусства" неоднократно собирался то у одного, то у другого из нас - чаще всего у Добужинского, - мы судили и рядили, какой установить тип, какова должна быть внешность журнала, и больше всего бились над удачным названием. Не помню, кто предложил название "Жупел", не сразу прошедшее, но в конце концов принятое. Все это происходило в апреле 1905 года.
Летом у нас было знаменательное собрание в Куоккале, на даче А.М.Горького, на которое приехали, по нашему вызову, из Гельсингфорса художники Галлен и Ярнефелып и был Леонид Андреев. Финляндцы не говорили по-русски, и мне пришлось переводить им по-немецки. Объясняя основные задачи журнала, я говорил, что наша установка - социал-демократическая, но что ее мы будем вынуждены маскировать, прибегая к эзопову языку. Алексей Максимович дважды меня поправил, прося быть поосторожнее с термином "социал-демократический", так как не все присутствующие стоят на этой платформе. Не помню уже кто, но действительно были тогда на веранде дачи, где мы заседали, и какие-то "народники" и "трудовики", а быть может, и эсеры. Деятельное участие во всех вопросах принимал Серов.
Издание журнала пришлось по ряду соображений отложить до осени. Я также должен был участвовать, но не будучи графиком, а только живописцем, не дал ни одного рисунка: ничего путного у меня не выходило.
Свободное копирование
