В декабре настала распутица, после которой сразу хватил мороз. Обилась чудовищная гололедица. Поднимаясь к вечеру из деревни в гору, по направлению к западу, я был поражен необычайным эффектом малиновых облаков по зеленому закатному небу. Вся эта малиново-зеленая гамма опрокинулась в обледенелой дороге, разлившись по ее изломанной многогранной поверхности сложнейшей красочной симфонией. В это мгновение мимо меня прошла высокая старуха в тулупе, с ведрами на коромысле. Ее силуэт так дивно пришелся на всей этой цветовой гамме, что я попросил ее остановиться и пристроился писать на неиспользованном большом холсте, с которым возвращался домой. Удалось в полчаса с небольшим, пока не стемнело, закрыть весь холст, выразив довольно близко взволновавшую меня тему. Я был в каком-то трансе. Сидя один в деревне, где никого, кроме меня, не было, я не знал, что творится в Москве.
А в Москве был декабрь 1905 года и восстание на Пресне. Когда я писал, со стороны угасающей зари, то есть из Москвы, все время доносились глухие раскаты канонады, которой я не мог объяснить. Но было смутное предчувствие совершающихся больших событий.
В ближайшие дни я сделал с той же старухи ряд рисунков в мастерской, внеся в этюд необходимые поправки и пытаясь восстановить в памяти свое тогдашнее впечатление. Картина была на Всемирной выставке в Риме в 1909 году и была приобретена Казанским музеем уже во время революции. Тогда же я сделал пастель на ту же тему, которая мне больше удалась. Она сейчас в Нью-Йоркском музее.
Свободное копирование
