В 1894 году с началом деятельности новой Академии, ученики, бывшие здесь уже раньше, не держали экзамена, но те из них, которые были в натурном, продолжали в нем работать. Когда я поступил в головной класс, Щербиновский работал в натурном и вместе с несколькими другими был вскоре переведен в мастерскую к Репину. Туда же поступил вместе с ним и Филипп Андреевич Малявин, о котором мы знали, что он был монашком на Афоне, был там замечен среди иконописцев скульптором В.А.Беклемишевым, вывезшим его в Петербург, в Академию. Он очень выделялся среди всех учеников своей внешностью: простоватым, "мужицким", лицом, гривой зачесанных назад волос и особой крикливой манерой говорить. Мне показалось, что он не очень прост; он тогда уже несколько рисовался, ибо был изрядно захвален и избалован. Действительно, крестьянским мальчиком он уже обнаружил страсть к рисованию, что заставило домашних отдать его в обучение к иконописцу. Ему было этого недостаточно, и он какими-то судьбами ухитрился добраться до Афона. Здесь Малявина заметил Беклемишев в момент, когда тот рисовал что-то на берегу моря. Увидав его альбомные рисунки, он увез его с собой в Петербург.
В старой Академии он сразу выдвинулся своими деловитыми рисунками и быстро пошел в гору. Когда я был переведен в натурный класс, Малявин постоянно приходил туда, садясь то против одного, то против другого натурщика и рисуя в свой огромный толстый альбом. Он ходил по всем классам с этим альбомом, наполняя его набросками с натурщиков или с учеников, иногда позировавших ему, а иногда и не подозревавших, что Малявин их рисует.
Однажды он принес свой ящик с красками и, подойдя ко мне, просил попозировать ему для портрета. Я только что укрепил на мольберте подрамник высокого и узкого формата с новым холстом, чтобы начать этюд с натурщика. Малявин попросил у меня взаймы подрамник и в один сеанс нашвырял портрет, который произвел сенсацию в Академии. Портрет был закончен в один присест, и это так всех огорошило, что на следующий день сбежались все профессора смотреть его; пришел и Репин, долго восхищавшийся силой лепки и жизненностью портрета. Правда, утром, пока еще никого не было, Малявин просил меня еще попозировать с часочек и прошелся по нему сверху донизу, сильно улучшив разные места и доведя его до нужного завершения. Он написал меня по колена, с руками, засунутыми в карманы, с палитрой на первом плане. Еще раньше Малявин написал в мастерской Репина портрет Константина Сомова в белом халате на диване с протянутыми вперед, на зрителя, ногами. Портрет этот уже был выставлен в Москве на Периодической выставке, и ему была присуждена денежная премия. Имя Малявина стало известно. После моего портрета он написал еще в том же натурном классе А.А.Мурашко, а после него Анну Петровну Остроумову.
Звезда Щербиновского закатилась, заслоненная новым восходившим светилом. Малявин действительно рос не по дням, а по часам. Благодаря Репину в нем сразу приняли участие разные видные люди, а когда он попал в кружок Дягилева и Философова, он сразу стал модным портретистом некоторых петербургских светских гостиных. Тогда-то и были им написаны его лучшие Портреты: Меллер-Закомельской у рояля и ряд других.
Выйдя на конкурс, Малявин написал свою программу "Бабы", не принятую Академией, но посланную на Парижскую всемирную выставку 1900 года и удостоенную на ней высшей награды. Тогда-то Мутер написал про эту картину, что она исполнена с живописным темпераментом, оставляющим далеко позади самые дерзкие холсты размашистого Цорна, кажущиеся перед ею технически робкими. Вместо Малявина заграничную поездку получил значительно менее одаренный Шмаров.
Из других учеников, которых я уже застал в натурном классе, хорошо шел Дмитрий Николаевич Кардовский, приехавший из Москвы, где он окончил университет, и поступивший еще в дореформенную Академию; вскоре он также был переведен в мастерскую и поступил к Репину.
Еще раньше Кардовского, одновременно с Малявиным, к Репину перешел Константин Андреевич Сомов, человек уже тогда большой художественной культуры, неразрывно связанный по гимназии Мая с Александром Бенуа, Д.В.Философовым и другими членами будущего "Мира искусства", к которым вскоре присоединились Бакст и Дягилев. В репинской мастерской Сомов писал иначе, чем все остальные, с некоторой оглядкой на старых мастеров, что было естественно для сына старшего хранителя Эрмитажа А.И.Сомова. В доме отца он был окружен целой галереей старых мастеров, какой-то стороной отразившихся на его приемах. Приносившиеся им эскизы носили также особый характер, неакадемический отпечаток, бросавшийся в глаза, хотя и не поддававшийся более точному определению. Это не были еще будущие сомовские острые выдумки, но общая тенденция всех его тогдашних композиций и инвенций обнаруживала определенную зависимость от каких-то иностранных художественных журналов, притом скорее английских, чем французских.
Впереди других шел еще один ученик репинской мастерской - Осип Эммануилович Браз, одессит, обучавшийся в одесской школе у Костанди, а позднее прошедший в Мюнхене школу Холлоши. Он был лучшим рисовальщиком всей мастерской, и его рисунки выделялись своим "заграничным" лицом среди остальных работ мастерской. Живопись его была слабее рисунков. Я дружил с ним еще до поступления в Академию, познакомившись у Щербиновского.
Свободное копирование
