Все высшие учебные заведения, по стародавней традиции, ежегодно устраивали свои благотворительные студенческие вечера в большом зале "дворянского собрания". Вечер начинался концертом с участием артистов Мариинского театра и заканчивался балом. Вечера так и назывались: "университетский", "вечер путейцев", "вечер горняков", "вечер гражданцев". К ним задолго готовились, расписывая билеты, уламывая певцов и певиц. Девицы шили платья и с нетерпением ждали танцев.
Вечера Академии художеств обычно были зрелищного характера: ставили живые картины, пышно декорировали зал, устраивали лотерею из картин и этюдов, пожертвованных в пользу неимущих учащихся известными художниками. Будучи в университете, я принимал деятельное участие в устройстве студенческих вечеров, обычно с симфоническим оркестром под управлением популярного дирижера - чеха Главача.
Когда в ноябре 1894 года среди студентов Академии встал вопрос об очередном вечере и стали придумывать, что бы такое соорудить, я предложил отказаться от обычного типа академических вечеров, а поставить какую-нибудь одноактную оперу, которая заменила бы надоевшие концерты. Те же артисты Мариинского театра отлично могут петь в опере, а не на эстраде, мы, художники, лучше кого-либо напишем декорации, а что касается оперы, то есть как раз то, что нам нужно: даровитый московский композитор Аренский только что написал, как мне было известно от моих друзей музыкантов, оперу "Рафаэль" - сюжет, самый что ни есть подходящий для вечера Академии художеств.
Мою мысль с радостью подхватили. Особенно ратовал за нее Щербиновский, которому до смерти хотелось написать декорации. Он постоянно ходил в декорационную мастерскую Панаевского театра к Врубелю, писавшему тогда декорации к опере "Гензель и Грета", и у него давно уже чесались руки на собственные декорации, которые увидел бы весь Петербург.
Получив необходимые полномочия, я немедленно приступил к делу. Прежде всего списался с Аренским. Антон Степанович тотчас же ответил, изъявив готовность немедленно приехать в Петербург для переговоров. Мы долго думали с ним, как подготовить успех, кого пригласить из артистов, как распределить роли, как быть с критикой. Это последнее обстоятельство оказалось самым щекотливым, ибо нельзя было расположить в свою пользу "Новое время", миновав его критика М.М.Иванова. Между тем это имя было столь же одиозно в музыкальных кругах, как в литературных имя Буренина. Однако после долгих колебаний "на эту пакость" пришлось пойти: другого выхода не было. Мало того, пришлось согласиться на то, чтобы Иванов даже разучивал предварительно оперу с оркестром и артистами, так как Аренский, занятый в Московской консерватории, мог приезжать только на день-два в Петербург.
Я весь ушел в это дело - в музыку, в организацию репетиций, в непрерывное общение с артистами, в беседы с критиками и умасливание капризного, завистливого, бездарного Иванова, длинная нескладная фигура которого с угреватым лицом и рыжеватой бородой одним своим появлением наводила тоску и уныние.
Работа кипела, декорации Щербиновского вышли превосходными, музыка нравилась певцам и певицам, лучшим силам тогдашней оперы - Мравиной, Славиной, Долиной, Серебрякову. Фигнер, давший первоначально свое согласие на участие, потом отказался, не помню из-за чего, и его пришлось заменить Чупрынниковым. Популярность в Петербурге четырех первых имен одна уже обеспечивала успех. Певцы увлекались сами, увлекая за собой оркестр, и затеянный мною вечер явно превращался в крупнейшее событие музыкального сезона. Я ног под собой не чувствовал от выпавшего на мою долю счастья.
13 января 1895 года спектакль состоялся при переполненном зале. Билеты перепродавались у входа за бешеные деньги. Аренскому устроили овацию. Каждому из артистов мы поднесли по картине известнейшего художника. Меня чествовали как виновника торжества. Наступившие после вечера дни казались мне нестерпимыми буднями, и я еще долго не мог прийти в себя от пережитых впечатлений и сладостных волнений. А.С.Аренский был тронут отношением к нему артистов и оркестра и не знал, как благодарить меня за все мои хлопоты и заботы. Но благодарить было нечего: я делал все это не для Антона Степановича и, говоря правду, не для "вспомоществования" студентам Академии, а для себя, из страсти к музыке, из прирожденной слабости к организационной возне и хлопотне. Это было сложнее, но и бесконечно интереснее, чем сколачивать аплодирующую галерку в дни П.И.Чайковского. Аренский тогда уже был, видимо, во власти недуга, сведшего его вскоре в могилу: он сильно кашлял, остерегался простуды и жаловался на легкие. Человек редкой обаятельности, он хорошо относился к людям и отличался большой скромностью.
Свободное копирование
