Но простые уголовные составляли решительное исключение и порядочно надоедали всем, не исключая и остальных заключенных. Для них заключение точно и не представляло ничего особенного, так они относились к нему, по-видимому, равнодушно. В особенности этим равнодушием и даже веселым настроением отличались малолетние преступники; и их было довольно. Я имел возможность наблюдать население дома предварительного заключения во время прогулки и, конечно, видел одну сторону жизни, факты только одного рода, по которым и сужу. Хотя общим уголовным строго запрещалось говорить с одиночными, но Сафонов, Уваров и Дубецкий (это были главные мутилы, позволявшие себе очень много) на это запрещение обращали очень мало внимания. Конечно, стража знала очень хорошо, что от этих разговоров особого вреда произойти не может, и только этим и объясняется ее снисходительность. Раз Уваров, подсев на скамейку против клетки моего соседа по прогулке, вступил с ним в такой разговор;
— Ты за что?
— За кражу.
— Что украл?
— Жилетку на Апраксином.
— Здесь давно?
— Три месяца.
— А сидел прежде?
— Сидел.
— За что?
— А все за воровство.
— Много раз?
— Да раз двадцать.
— Ну!
— Право.
— Сколько же тебе лет?
— Года двадцать два есть.
Сосед, конечно, хвастал, но что он был стреляная птица, это несомненно. Таких, которые сидели в предварительном раз по пять и даже более, было немало. Они являлись уже как люди свои и держали себя с надзирателями как старые знакомые. Их и по фамилиям все знали.
Свободное копирование
