Благосветлов был очень упрям, очень раздражителен и очень запальчив. Потом, с годами, он научился сдерживаться, но если ему не удавалось или он был уж очень возбужден, то действительно мог испортить всякое дело и разорвать всякие отношения. Кроме Писарева, мне приходилось примирять его еще с одним членом редакции, и тоже безуспешно. Первого шага Благосветлов делать не умел и не был способен на уступки, хотя и писал, что "извиниться не беда, даже и в том, в чем не чувствуешь никакой вины". Я, впрочем, не слышал о случаях, когда бы Благосветлов извинялся.
У Благосветлова была упрямая, неповоротливая мысль, и гибкостию ума он не обладал. Это упрямство много мешало Благосветлову и в обыкновенных отношениях, а в денежных делах оно составило ему дурную репутацию и подавало не раз повод к несправедливому обвинению в скупости, которой в нем вовсе не было. Известна его история с П. И. Вейнбергом, которому Благосветлов послал рублевую бумажку. Тут не в деньгах было дело, а была другая причина, раздражившая Благосветлова, и ему нужно было чем-нибудь сорвать свое неудовольствие и обидеть П. И. Вейнберга. Благосветлов бросал иногда десятки и сотни рублей просто так, почти на ветер. У него была скорее широкая, размашистая, степная натура (Благосветлов был саратовец), чем прижимистая. На обедах и вечерах, которые он иногда давал, бывало всегда всего в изобилии, и все это изобилие было хорошее и дорогое. Или накупит он в Милютиных лавках дюшес и всяких дорогих плодов, просто так, чтобы полакомить детей. Квартира его была отделана очень дорого, хотя и без вкуса. Двери были красного дерева, полированные, подоконники мраморные; везде хрусталь и бронза. Пианино было от Плейеля, рояль тоже его или Бехштейна, превосходные, купленные за границей. Любил он покупать дорогие картины. Все его вещи были хорошие, и уж по вещам было видно, что за них заплачены хорошие деньги. Благосветлов именно любил все дорогое и в этом дорогом никогда себе не отказывал. Но вот в этом хорошем и дорогом, в котором Благосветлов себе не отказывал, и заключается ключ к его объяснению.
Благосветлов относился высокомерно к "барству" и к "барским замашкам", в которых, впрочем, обвинял Писарева больше по досаде. А в то же время жил сам в роскошно отделанной квартире, имел карету, лошадей, два каменных дома, купил в Харьковской губернии имение и одно время завел даже лакея-негра. Правда, ему было стыдно за негра — и через три месяца он его отпустил. Что же все это было? Барство? Нет!
Барство — значит власть, крепостная власть; кроме того, оно еще и праздность, жизнь в свое удовольствие, наслаждение жизнию. Конечно, Благосветлов не был таким барином. Он простой, неизбалованный семинарист, чернорабочий, сам собственными руками пробивший дорогу, собственным горбом создавший себе дома и карету, — человек с умеренными привычками и ограниченными потребностями, не знавший других развлечений, кроме нескончаемой работы, просиживавший до двух-трех часов ночи у себя в кабинете за корректурами, — он, такой Благосветлов, сознававший все это хорошо, гордился своими мозолистыми руками. Двери красного дерева, бронза, хрусталь, рояль Бехштейна, картины в золоченых рамах были только как бы осязательными результатами его каторжной трудовой жизни (так сам он ее называл иногда, жалуясь на сотрудников), и он смотрел с удовольствием, даже с гордостью на всю эту роскошь, потому что она говорила ему, какое он прошел расстояние в жизни, начав ее бедным семинаристом. Не барство поднимало в Благосветлове чувство личности, как у тех господ, о которых я говорил, а богатство и деньги, дававшие ему власть над людьми.
И Благосветлов был настоящим разбогатевшим буржуа, — не "буржуем", как обозвал Г. И. Успенский русского разжиревшего и грубого кулака, а именно буржуа по французскому образцу. Благосветлов был слишком образованный человек, чтобы стать "буржуем". Он кончил университет, три года прожил в Лондоне и в Париже у Герцена домашним учителем его детей, и это было как раз в то время, когда он сформировал себе общественные и политические понятия. Он изучил историю, политические и юридические науки, политическую экономию и вообще имел вполне законченное общественно-политическое мировоззрение, с которым и вернулся в Россию, чтобы редактировать "Русское слово". Не могу утвердительно сказать, были ли бы возможны в "Русском слове" Писарев и Зайцев, когда его редактировал Я. П. Полонский (поэт), но несомненно, что они явились в этом журнале, когда Благосветлов сменил г. Полонского.
Благосветлов был именно хозяин-буржуа, а его грубость, запальчивость и деспотизм в отношениях к сотрудникам, к рабочим типографии, к фактору и метранпажу Королькову, который прожил у Благосветлова более пятнадцати лет и умер у него почти в типографии, — все это было не барством, а настоящею буржуазностию, и нередко низкого сорта. От этого-то Благосветлов и доходил иногда до столкновений, кончавшихся у мирового. Будь он полированнее и сдержаннее, этого бы не случилось, но сущность отношений осталась бы все та же. Это был бы тот же "капиталист" и тот же хозяин.
Свободное копирование
