* * *
Иду и думаю: интересно посмотреть, а сколько наврут советские писаки и киношники про "бессмертный подвиг советского народа в Великой Отечественной войне"!? И задумается ли кто-нибудь над тем: а что такое - подвиг? Подвиг - это следствие чьей-то дурости. Или преступления. Или трусости. Командир, не теряющий головы, как наш ротный, без подвигов обходится. Солдата на дурной подвиг не погонит, даже рискуя своей карьерой. А нахрена ему карьера? Не будь бы офицером - был бы он на гражданке по приказу о демобилизации рядовых и сержантов с незаконченным высшим.
Много глупости написал злобный мудак Горький. В том числе, фразочку: "В жизни всегда есть МЕСТО подвигу!" Тот, кто не псих, от этого "места" держится подальше. Война - самое не подходящее место для подвигов. Что за подвиг, на который гонят нацеленными в спину пулемётами? Сталинский приказ № 227 - вот апофеоз советского героизма, вдохновивший на подвиги миллионы героев! Весь "массовый героизм советского народа" - страх перед смершем!
Знаю я про истерично безрассудные и бесполезные подвиги, насмерть перепуганных солдат с мокрыми штанцами! Не были б они так перепуганы - не было бы подвига и штаны были сухими. От трусости подвиги... И не только за себя боятся "доблестные советские воины", но и за семью, оставшуюся в СССР заложниками у НКВД, пока они здесь обречены на подвиги. Подвиг - это преступление советской системы, при которой солдат - это скотина бессловесная, бесправная и запуганная до полной готовности к подвигу, то есть - к любой глупости.
Главные признаки истинного подвига: обдуманность, целесообразность, добровольность и бескорыстие. В страшном тридцать седьмом какой-то работник типографии напечатал на школьных тетрадках: "Долой СССР!". Наверняка знал печатник, как расправится с ним и его семьёй НКВД, а пошел на подвиг, на мученическую смерть. И вело его на подвиг самое высокое и бескорыстное чувство - ненависть! Рассказать бы школьникам об этом подвиге!
А о том, что мы на войне повидали, об этом школьникам не расскажешь: кому интересно слушать про трупы разной свежести, про кишки по дорогам размотанные, про смерть в дерьме от расстройства желудков у миллионов мужиков, которые дни и ночи находятся в тесноте, страдая расстройством кишечников от воды, провонявшей трупами? Да пахнет война кровью, дымом пожарищ. Но больше всего пахнет дерьмом. Дерьмо - вот геройский запах войны! Рассказывать про войну тем, кто её не видел - такая же безнадёга, как рассказывать изящно почкующейся марсианочке про виртуозно смачную похабель царицы Катьки Второй.
Потому что из такого рассказа получается, либо мерзость, либо сиреневый туман, сквозь который увидит инопланетяночка одно: дяде ни хрена не показали, а он заливает баки в меру своей фантазии! Рассказывать про войну - дело не простое, потому что, как женщину, эту войну, траханную, не столько видишь, сколько обоняешь и ощущаешь. А ощущения - ого-го!... "не забываемые". Чувствует солдат войну всей вонючей немытой шкурой, гноящейся и прилипающей к одежде от не заживающих в мокроте, холоде и грязи царапин, язвочек, фурункулов, которые высыпают от простуды, расчёсов из-за вшей.
И вживается солдат в войну, и врастает солдат в войну намертво, как в шинель, которую сушит солдат не снимая, в которой солдат умирает, в которой хоронят солдата. И спит солдат в мокрой шинели мёртвым сном. И не только в братской могиле. Спит солдат мёртвым сном под артобстрелом, спит в ожидании обеда, спит в наступлении после изнурительного ночного марша, спит в обороне на дне окопа, корчась в вонючей жиже, спит и просто так - про запас, -- единственный запас, который солдату плечи не тянет.
Спит солдат в любой позе, спит, обходясь без позы, спит на ходу, на марше, пока в кювет не поведёт его. Спит на колючих ветках, которые постепенно погружаются в холодную, вонючую грязь, пока она, пропитав шинель, не начнёт, по утру, когда сон крепчайший, превращаться в лёд. До нутряной сердцевины солдата озноб пробирает, а он, всё равно, спит! Спит, изо всех сил спит, напрягшись в позе эмбриона, судорожно вжимаясь во сне душой и телом в заветную сердцевинку нутра своего, где ещё робко тлеет последняя искорка живого нутряного тепла...
Спит солдат в такой холодрыге, что вшам солдатским, единокровным, которые идут с солдатом в огонь и воду! -- даже им, закалённым невзгодами, -- невмоготу становится... покидают они солдата - дезертируют. А мандавошек, которым по причине хилости ножек сбежать невозможно, простуженный кашель одолевает. А солдату - хоть бы хны! Кашлять солдату не положено. Он спит... и сон - единственное спасение от войны, потому что на войне сны про войну не снятся.
А усталость от такой обыкновенной войны нет-нет, да накатит такая, что привычный страх исчезает и становится солдат бесстрашным, потому что только одна мысль трепыхается в промороженной тыковке: "скорей бы любой конец..." И страшна война тогда, когда солдату уже ничего не страшно. Так откуда тут быть "героизму" на обыкновенной войне?! Про героизм платные мозгодуи распинаются, выучив брошюрку про подвиг Гастелло.
Этот пижон, выспавшись в тёплой, чистой постели, принял тёплый душ, плотно и вкусно позавтракал в офицерской столовой, пощупал официанточку. Довольный упругостью её попочки, отправился на подвиги, вальяжно развалясь в кресле первого пилота и предвкушая встречу с официанточкой после ужина. А кто решится рассказывать про подвиги в пехоте?
Некоторые штатские, наиболее дурные, ещё и про европейские достопримечательности захотят узнать у солдата и будут удивляться тому, что он, прочесав пёхом пять держав, не удосужился бросить "Взгляд на жизнь за рубежом", как в газете рубрика называется. Невдомёк им, штатским, что с передка Европа видится не так, как в турпоходе. Отчасти из-за того, что у солдата точка зрения на Европу не так возвышенная, чтоб Европу обзирать и себя показать. У меня, например, точка зрения на Европу, обычно, на полметра ниже Европы. Из окопчика или из придорожного кювета, который укрывает меня от точки зрения немецкого снайпера, желающего поставить точку в биографии пулемётчика. А мой "взгляд на жизнь за рубежом" точнёхонько совпадает с линией прицела пулемёта, а это, едва ли, способствует расцвету "жизни за рубежом". Так что, как говорится, есть что вспомнить, а, рассказать нечего.
И на того чудика, который не брехливую брошюрку про войну будет пересказывать, а свою, солдатскую, правду расскажет, посмотрят школьники с недоверием. С недоумением будут они разглядывать в семейном альбоме пожелтевшую фотографию щуплого огольца в гимнастерке х/б - б/у, испуганно выглядывающего из огромного воротника. Ведь сравнивать будут с мемориальными монументами, с персонажами холуйских картин продажных художников... А в кино и "произведениях соцреализма" воюют не такие заморыши как мы, а жопастые, мордастые Меркурьевы и Андреевы, с бычьими шеями, откормленные на литерных спецпайках, чтобы изображать дюжего советского солдата. Те, кто видел мечи в кино "Александр Невский": огромные и из нержавейки, грозно сверкающие в лучах осветителей, -- с недоумением смотрят в музее на неказистую ржавую железяку с надписью: "Меч воина". Истина, если она истинна, всегда не правдоподобна, тем более, если ещё и не лестна. И написано в Библии о будущих вралях учителях:
"Ибо будет время, когда... по своим прихотям будут набирать себе учителей, КОТОРЫЕ ЛЬСТИЛИ БЫ СЛУХУ; и от истины отвратят слух и обратятся к басням" (2Тим.4:3,4).
Ещё война не кончилась, а к басни уже расцветают: цветёт махровым цветом бутафорское батальное искусство, рассчитанное на оглупление людей многотомностью романов, многосерийностью кинофильмов, грандиозностью монументов, огромностью художественных панорам. И выставки заполняются картинами художников - бравых баталистов, не выезжавших за пределы Садового Кольца. А платные мозгодуи вдохновенно вещают про бутафорские подвиги, вычитанные из многотиражных лживых брошюр.
А как ещё воспитывать патриотизм? Не показывать же в кинохронике, как тащат волоком за ноги по грязи тощенькие тела семнадцатилетних огольцов, заполняя этими телами траншеи, воронки, ямы, наполненные водой... оттуда и торчат их окоченелые конечности... Не публиковать же цифры о том, сколько миллионов таких тощеньких пацанов бездарно гибли для того, чтобы какая-то сытно откормленная генеральская сволочь, позвякивая иконостасом орденов, рапортовала о СВОИХ героических победах!
Герои - это войска НКВД и смерша, стреляющие в спины тем, кого они на подвиг гонят. Неужели настоящий фронтовик, имеющий ранения, унизится до того, чтобы славословить свой героизм "при защите Родины"? Поэт И.Соболев написал, желая подчеркнуть свой уникальный патриотизм:
Я не мечтаю о награде,
Мне ТО превыше всех наград,
Что я овцой в бараньем стаде
Не брёл на мясокомбинат...
А я, фронтовик, брёл, бреду и сколько мне ещё "овцой в бараньем стаде брести на мясокомбинат?" Как и всему советскому народу. Сколько правдивых стихов об этой позорной войне написано на затёртых клочках бумаги, которые тут же пошли на самокрутки, пока их не нашли при обыске? Солдата, как зека, обыскивают почти ежедневно, изучая каждый клочёк бумаги. Не обыскивают только на передке. Да и кому нужны правдивые стихи в "бараньем стаде" населяющем СССР?
Свободное копирование
