Из Европы - 6

* * *

-- Но-о... -- пошевеливает Фролов вожжами и отворачивается. Примолкли я и Лёха. Не знали же, что рассказ про жену закончится так... по-советски. А Фролов, совладав с собой, к нам поворачивается. Видно, ему сам на сам -- тож не в радость. Продолжает рассказывать Фролов, лишь бы отвлечься.

-- ...как война зачалась, свезли мужиков в райцентр. Меня тож. А не указали в списке, что кулакченный. И я промолчал, потому как кулакченных в трудармию захреначивали. Отель и писем не пишут, и не вертаются. Хрен редьки не слаще, токо лучше на войне, чем ни весть в каком дерьме загибаться...

Вздохнул Фролов. Продолжил:

-- Про то я ишо никому не сказывал. Накатило шо-то седни... сон ноныч привиделся, навроде, встречаюсь с сынками... ить така ж дорога. И стоят оне в беленьких рубашечках хрестьянских, и ждут. Меня ждут. Подъезжаю. Тож в нательном и на ротной повозке с Машкой, лошадушкой нашей. А она тож стала белая вся. А ишшо солдаты в том сне за сынами стояли... тож в белье... от, не упомню - кто?... а ротного запомнил... позадь Алёшки, старшенького мово... как есть, тут... весь белый. И лицом тож. Кажись, -- дурной сон... война-то кончилась?

Помолчал Фролов, заговорил про другое.

-- К тебе, Лёша, лежит душа... настояшший ты, деревенский. Городом, как Санька, не поуродованый. И по возрасту я тебе, как отец... Ить и старшенького мово тож Лёшей звали. Поди-тко с того сна я цельный день сумной седни. Умом смекаю: дурной сон, а душа-то чуеть - не жить мне. И не смерти боюся, -- за Наталку душа болит! На чужбине, в Сибире сидит... птаха малая, беззащитная... и в окошко всё глядит и глядит... всё ждёт... не приведи Господь, коль ишо меня ей ждать... до конца ея жизни...

* * *

Вздыхает Фролов. Будто из ледяного погреба, холодной жутью повеяло. И солнышко за облачко засунулось. Тягостно молчим. Не решается никто нарушить молчание бодряческим утешением иль, того дурней, -- насмешкой. На передке ко снам отношение серьёзное. Коль суждено, -- не уйдёшь, не спрячешься. Некуда уйти, не за кого прятаться: тут - передок. Чтоб заполнить молчание, достаю кисет. Закуриваем. И Фролов - тоже. Говорят, курить вредно. Это верно. Но! Сталин, Черчилль, Рузвельт имеют шанс подпортить здоровый образ жизни некурящим Гитлеру и Муссолини! А солдату свеженький осколок в некурящем лёгком, вреднее застарелого никотина!

Обычно на ходу я и Лёха курим одну на двоих. Но сейчас сворачиваем по одной. Каждому хочется услышать тихий хруст махорочки, которую, разровняв на бумажке пальцами, закручиваешь в шуршащую бумажку, ощутить на языке горчинку российской махры, пока заклеиваешь слюной цыгарку. Привычно слаженные движения пальцев отвлекают, приятно успокаивают. А предвкушение первой глубокой затяжки задаёт философский настрой мыслям. Первое: не огорчайся из-за мелочей, а второе - запомни: всё в этой засраной жизни - мелочи!

Пока Лёха ширкает пикантной трофейной зажигалкой в виде роскошной дамской задницы, Фролов доисторическим крысалом, (новинка раннего палеолита!), высекает и раздувает "Ленинскую искру". Но в блаженный миг первой, ещё не крепкой затяжки, появляются слева и справа от нас Попов и Кошарский. Ишь, прохиндеи, не хотят смолить трофейный эрзац -- табачок из немецкой химии, которого дают вдоволь! Знают, что наш малокурящий коллективчик: я, Лёха и Фролов, -- смолит махорочку российскую, пачечную, от прошлой выдачи.

-- Лёха, оставь сорок!

-- Щюрик, соблаговолите пожертвовать сорок!

-- Терпеть не могу сорокотов! - ворчит Лёха, -- не докуришь, как не дое... шь!

Лёха не жаден, но ворчлив, как тёща. На его воркотню не обращают внимание.

-- И я сорокотов не уважаю, -- поддерживаю я Лёху и достаю кисет: -- Нате в зубы, чтобы дым пошел, стрелки ворошиловские! Токо в айн момент сошпрехайте сгалуху!

А им, хохмачам, то и надо! Попова и Кошарского хлебом не корми, -- дай потрепаться! А то на корню засохнут. Бывают фамилии, которые произносятся как одна: Маркс и Энгельс, Минин и Пожарский... Попов и Кошарский! Хоть в наградной лист, хоть наряд вне очереди, а всегда они вместе. Провинится один -- наказывают обоих. И другой не обижается! Оба шебутные заводилы, мастера розыгрыша, в любой подначке подыгрывают друг другу, как по нотам, будто бы всю жизнь репетировали. Сгально. И ржет рота, как на Чарли Чаплина!

Засмолили Попов и Кошарский халявные крупнокалиберные цыгарочки. Вдруг Попов, непонятно почему, говорит:

-- Курить вредно, пить противно, а умирать здоровым - жалко!..

-- Тебе-то на хрен умирать?! Алес гут инд криг капут! - обрывает его Кошарский. - Думай не копыта отбросывать, а про рога, как ими шерудить! Что мы на гражданке пионерам про войну будем рассказывать? А??

И друзья разыгрывают сценку, будто бы Кошарский - лектор фронтовик, которого к пионерам пригласили для их патриотического воспитания. А Попов изображает дундука пионера, который выкобенивается от избытка идейности. Спрашивает "пионер" про фронтовые трудности, а "лектор" ему про дрысню со знанием дела: какая - от трофея вкусного, а какая - от воды с трупами. Тогда "пионер" высовывается с вопросом о солдатской находчивости, а "лектор" сразу и рецепт выдаёт: сколько раз рубашку надо вывернуть наизнанку, чтобы вши, от такой непонятки, вроде четвёртого измерения, мозгУ свихнули и к фрицам драпанули. Потом неугомонный "пионер" интересуется "идеалами армейской молодёжи" и "лектор" загибает ему про солдатский идеал: солдату для счастья нужна баба, а для полного счастья - полная баба, а уж в идеале - толстая баба намыленная, но зажатая в тесной баньке, чтобы не выскальзывала! И так этот трёп "пионера" и "лектора" согласованно получается, что Фролов забывается - хохочет, заливается! И на душе у меня отлегло...