* * *
Увидев Нинку, я понимаю образность языка Толяна, передавшего не внешнюю, а внутреннюю сущность Нинки словами: "Девка -- сила! Вырви глаз!". Крановщица стотонного крана из кузнечного цеха Нинка -- худенькая черноглазая девчёнка, бойкая восьмикласница со смешными косичками. Но! Не успел я удивиться несоответствию Нинки со сложившимся в моём воображении образом, как оказываюсь в полном её подчинении. Впрочем, как и все мы. Даже строптивый Серёга тут же покорён и приручён. Не пикнув, не пукнув и ухом не моргнув! Сила Нинки была внутри неё!
Уверенно берёт Нинка бразды правления в свои ручки, исцарапанные, обожженные, мозолистые, но, тем не менее, такие нежные и миниатюрные, с такими трогательно тоненькими пальчиками! И нет вождей и королей! Воцаряется беспрекословный матриархат, -- самый справедливый и разумный общественный строй, который сумело создать человечество. Нинка - наш матриарх: богиня и прачка, кухарка и королева! Одна минутка и моя выстиранная гимнастёрка, покорно свесив рукава, висит на верёвке! Наперебой мы ловим каждое слово Нинки и спешим выполнить каждое её желание. Стоило ей посетовать, что дровишки сыроваты, как Толян с Коляном смотались к "милке", где под надзором ментов уцелел последний, в районе УЗТМ, деревянный штакетник. Теперь-то - сухих дров вдоволь!
Пышет жаром раскалённая печка. В тесной комнатушке суетятся пятеро возбуждённых людей. Сохнет гимнастёрка и свежеотмытый от крови пол. Жарко, влажно, душно. А единственное окошечко не только закрыто, а ещё и завешено одеялом: будто бы дома никого нет. Погасив керосиновую лампу, мы, сторожко прислушиваясь, время от времени распахиваем окно. Это помогает не на долго. Но Нинка "свой парень", без жеманства, и вскоре мы, раздевшись до трусов, едим, обливаясь пОтом! Мы едим! Едим!! ЕДИМ!!! Едим мя-ясо... "Это тяжкая работа, морда лоснится от пота!", -- писал про поедание мяса тонко чувствовавший за это дело поэт. Небось, написал так смачно потому, что ему мясо долго не давали? Для нас этот стих - в самый цвет! -- тем более, едим мы не заурядную говядину, а добытое на охоте самое вкусное и полезное в мире мясо - мясо собаки!
Нет ни календарей, ни двадцатого века! В уюте кроманьонской пещерки, укрывшей нас от пронырливых духов, мы, дикое племя охотников, урча и чавкая, пируем после удачной охоты. Нет ни вилок, ни тарелок - только ведерная кастрюля, по размерам аппетита, и руки, засаленные по локоть! И есть одно правило благородного этикета: жрать! Жрать!! ЖРАТЬ!!! как можно больше! ещё! Ещё!! ЕЩЁ!!! Кружится голова от хмельной сытости! Какое счастье -- быть кроманьонцем и служить прекраснейшему божеству - Женщине! А Нинка варит, жарит, сало топит, по баночкам разливает. У её младшей сестрёнки чахотка и средняя стала покашливать... но верим мы -- спасёт их собачье сало! Это - не порошки стрептоцидовые, не заокеанский химический лярд!
Чудо - как хороша Нинка в лёгком халатике, раскрасневшаяся от печного жара! Все мы стараемся Нинке понравиться, а Серёга, понатуре, ей нравится. И чувствую я ревнивую зависть, хотя понимаю, -- не мне равняться с Серёгой. Когда гибкий, стройный Серёга шуровал в печке, я подумал: как повезло бы кроманьонскому племени в котором родился бы Серёга! Предприимчивый, стремительный, безрассудно храбрый, везучий и с мгновенной реакцией: сперва действует, потом - думает. И удивительно: действует удачно! Не прыгни Серёга во двор, -- был бы унылый тухляк: изругав друг друга, а больше всего, конечно, меня, приплелись бы в общагу, не солоно хлебавши, как всегда, голодные, ещё и усталые!
После маленькой передышки поедание Рэкса возобновляется. Теперь мы насыщаемся многоступенчато. Сперва выбираем самые вкусные кусочки варёного мяса, потом едим подоспевшее жареное мясо и, уже обалдевая от сытости, в завершение трапезы, зажариваем умопомрачительно вкусные шашлычки на вязальных спицах, макая их в топлёный жир. Только это способно пробудить безнадёжно засыпающий аппетит!
А во время трапезы у нас, как в лучших домах палеолита: кроме урчания и благородного чавканья - ни звука! Кроманьонское камильфо! Процесс еды настолько увлекателен, что никому не приходит в голову отвлекаться от него ради пустопорожней болтовни. Я понимаю и извиняю тех, кто, не теряя времени, громко разговаривает на концерте, пока тенор выводит сложные рулады. Но меня искренне возмущают моральные уроды, болтающие за обеденным столом! Несчастные!! Они не представляют, насколько обделены они природой и воспитанием, лишившими их величайшего блаженства: испытывать ни с чем не сравнимое наслаждение от возможности есть вдохновенно и самоуглублённо! Есть, есть и ещё, ещё! -- наполняя рот и желудок вкусной едой! Есть, не опасаясь того, что это приятнейшее занятие прервётся потому, что еда закончится!
Какое же это блаженство: есть много и вкусно, есть до отпада, а потом, задумчиво урча, медленно переваривать в себе всё съеденное, плотоядно воскрешая в памяти вкус и запах каждого кусочка! Ничто, никогда не сравнится с блаженством вдохновенного погружения в процесс еды! Грациозные танцы и дивная музыка могут разнообразить и дополнить еду, но не заменить её! Удовольствие насыщения заложено природой в самом древнем и стойком инстинкте. Соперником ему может быть только процесс размножения, то бишь - любовь. И хотя этому глупому, пошлому инстинктику посвящено множество произведений искусства, а благородной и мудрой еде только "Поваренная книга", но далековато инстинкту размножения до инстинкта питания! Посмотрел бы я, как полез бы Ромео, чтобы размножаться, на балкон к Джульетте после регулярного питания тухлой капустой в гомеопатических дозах! Глупы и неправдоподобны зажравшиеся герои Шекспира! Ни-хре-на-шеньки не понимал этот пижон за жизнь! Тянуло Шекспира на секс и мокруху, но недоступно было ему понимание истинно благородной страсти человеческой: нет у него ни строчки о красивой жрачке!
Поэтому так неприятны люди, болтающие о чём попало во время удовлетворения двух Великих Инстинктов: во время процессов еды и размножения. Эти два серьёзные в мире занятия требуют от человека наибольшей сосредоточенности и внимания к тому, чем занимается "гомо эректус" при жрачке и эрекции. Вот, когда наступает полный отпад и удовлетворение, -- вот тогда минуты отдыха может скрасить спокойная беседа из бездумных фразочек не перенапрягающих интеллект, всё ещё оглушенный праздником плоти. Нормальный "гомо сапиенс" на голодный желудок думать не может... а на сытый - не хочет!
Человечество зажралось. Обилие еды в нормальном цивилизованном мире принизило Первый Великий инстинкт - инстинкт питания, опоэтизировав пошлый инстинкт размножения или, по бытовухе, -- "траханье". Но первая же военная голодовочка, просто, недоедание, сразу всё расставили по местам. И мы, пятнадцатилетние ремеслушники, не отягощенные чрезмерной образованностью, усекли величие инстинкта питания, без удовлетворения которого инстинкт размножения чахнет, либо принимает извращённо платоническую форму любования сугробами. И хотя не изучали мы правила хорошего тона краманьонцев, но заговорили мы, по этикету палеолита, только после отпада от трапезы.
-- Люблю повеселиться, особенно - пожрать...
-- Чо-то, ребя, понимашш, обратно жарковато... растворить бы окошечко?
-- Нишкни... береженого Бог бережет.
-- А не береженого конвой стережет... Фактура!
-- Терпи. Лучше маленький Ташкент, чем большая Колыма.
-- Ешь - потей, работай - мёрзни! -- народная мудрость.
-- Народ дурное не посоветует: лучше переест, чем недоспит.
-- Вышли мы все из народа...
-- По нужде вышли, а не погулять... а как обратно в народ зайти? - позабы-ыли, ёшь твою мать!
Неизвестно, сколько бы ещё продолжалась такая салонная беседа, не утруждающая сообразиловку, если б Серёгу не потащило по конкретной философии:
-- ...а если бы кончали Рэкса якрюком повязаного, как Санька придумал, -- фиг был бы он таким вкусным... Фактура! Вроде барашка... Современные охотнички, -- умора! - и на зайца с ружьём ходят! Позорники!! А тут - честное сафари! Только один ход в охоте я не усек: почему Рэкс в Саньку был такой влюблённый? Я же, я -- на пути у него стоял! А он мимо профинтилил... и чем я ему не поглянулся? А-а! Санька без шапки стоял на карачках под забором! - неужто собаки на красное бросаются? Как бык на красный плащ тореадора!...
-- Теперь-то и я секу, пошто ты Саньку для страховки выбрал! - хохмит Колян и все лениво хихикают, чтобы не побеспокоить процесс пищеварения. А я слушаю приколы насчёт моей неординарной масти, да ещё при Нинке, и закипаю от ревности и раздражения на легкомыслие Серёги.
-- Тоже мне - тореро, кабальеро! - ворчу я сердито. - А ежели бы я не наколол Рэкса?! Кто бы из нас троих был вкусней!?? Вон -- шкура - броня! В такой шкуре - как в танке! А хребёт и башку этот сукин сын фиг подставит - шустрый! А почему бобик сиганул на меня? - это только Рэкс сказал бы... уж тут-то - собачья пси-хо-логия! - это не хухры-мухры, а наука!
-- Где уж нам уж, ремеслухе, до психической науки! - сердито перебивает Колян, вспомнив про якрюк: -- Где уж... -- Но Нинка тормозит перепалку, передразнивая Коляна скороговорочкой:
-- Где уж нам уж выйти взамуж, я уж вам уж так уж дам уж...
Все осторожно смеются, с учётом перегрузки желудков. И я - тоже. Трудно сердится, когда кормозаправники наполнены под завязку. Если бы владыки мира, не морили себя диетами, а жрали до отрыжки - в мире всегда царили бы мир и покой!
Выпав из восторгов чревоугодия, мы приступаем к дележу того, что осталось. С общего согласия кости, потроха и часть мяса отдаём Толяну и Коляну, на супы для их младших братиков, часть мяса и жир оставляем Нинке для её сестрёнок, потому как этих шмакадявок, заморённых "научным распределением", спасти может только целебное собачье мясо и жир. Ничто другое не поможет и спасёт девчёнок только этот пёс, откормленный украденным у нас мясом! Прав был честный вор марксист Валет: "Честное воровство - не преступление, а перераспределение общественного продукта, украденного богатыми жлобами у людей благородных, честных, а потому бедных".
Любое богатство - это вопиющая несправедливость, ибо оно подло наворовано у бедняков. Прибавочная стоимость - вот, самое подлое воровство! Так сказал не только Маркс, но и в Новом Завете брат Христа - Иаков, проклиная богачей:
"плата, удержанная вами у работников, пожавших поля ваши, вопиет" (Иак.5:4).
И прав Иисус Христос, говоривший ещё до Карла Маркса, что богатство само по себе безнравственно, а поэтому должно быть отобрано у богатых и роздано беднякам.
"Приобретайте себе друзей богатством неправедным"! (Лк.16:9) -
призывал Иисус Христос в притче о "Неверном управляющем", который раздавал богатство своего хозяина. Раздавайте друзьям всё, что отнимите или украдёте у богачей! Чтобы неправедное богатство послужило не ожиревшим панасюкам, а голодным детям, болеющим чахоткой, потому что это панасюки, богатея, обкрадывают детей, загоняя их в чахотку!
Проводят в жизнь законы Иисуса Христа не подлые и лживые попы, а благородные и честные Ермаки и Робин Гуды, Стеньки Разины и Эрики Рыжие, которые приводят эти законы к общему знаменателю с ленинскими словами: "Экспроприируй экспроприированное!" Потому-то, как сказано в Новом Завете, первым человеком, который пошел в рай вместе с Христом, был не вонючий святоша, в нестиранных кальсонах, а благородный урка -- кит мокрого гранта, -- бравший богачей за храп!
"И сказал ему (разбойнику) Иисус: истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю" (Лк.23:43).
Ибо нет дела почётнее и богоугоднее, чем очищать мир от богатых! И все мы: Колян, Толян, Серёга, Нинка и я, -- как и подобает людям, сделавшим рисковую, но полезную для честных людей работу, испытываем чувство гордости от того, что справедливо "перераспределили общественный продукт" -- Рэкса, зажравшегося нашим мясом. И плевать, как смотрит на это юриспруденция, которая по холуйски служит начальству и богачам, защищая негодяев от возмездия. Мы, ремеслуха, в этом разобрались, в отличие от наивного Отца Фернана, говорившего будущему Графу Монте-Кристо:
"Пути правосудия темны и загадочны, в них трудно разобраться"...
Это французикам, замороченным дурным гуманизмом, трудно. А в России - запросто! Мои исторические предки, казаки, без заморочек разбирались с правосудием! Весело развешивали на крюках живьём, как свиней, туши подлых лихоимцев -- царских судей! И костерок под пятками разводили, чтобы не скучно им было висеть. А те, даже, приплясывали...
А с Рэксом у меня честный рассчёт: он моё мясо сожрал, а я его мясо съел! Значит, -- квиты!
Конец репортажа 20.
Свободное копирование
