Словно опасаясь, чтобы его не заподозрили в несогласии слова с делом, Бондарев в 40 вопросе заявляет о том, о чем говорил уже в первом предисловии, т. е., что проповедует он то, что сам делает, и в двух следующих вопросах укоряет "высший класс" в безделии, говоря (43 вопрос), что "все продается и покупается, а хлеб берете вы у земледельца даром", так как,-- поясняет он уже в 65 вопросе,-- "покупать и продавать хлеб нельзя, потому что он бесценен; в крайних и уважительных случаях его нужно давать даром: действующим войскам, плавающим по морям, в государственную пользу, на больницы, на сиротские и воспитательные дома, в тюрьмы, погоревшим, вдовам, сиротам, калекам, дряхлым и безродным старикам".
От 47 до 55 вопроса включительно Бондарев повторяется на счет того, что от "хлебного труда" весь мир изменится, а в 46 вопросе возводит "хлебный труд" до "священной обязанности" каждого человека; говоря в 44 вопросе, что "не работать" даже -- "грех", он прибегает (56, 57, 58, 59, 60 вопросы) к весьма курьезному доказательству: "не забороненная полоса", говорит Бондарев, "называется "огрех": нужно писать: "о! грех!"
В 45 вопросе он предлагает всем без исключения заниматься земледелием хотя 30 дней в году {В 180 и 181 вопросах Бондарев рисует идиллию, как приятно есть свой кусок хлеба, далее не зная "первородного закона", как будет хорошо когда все будут работать; поэтому -- в 182 вопросе -- он умоляет "высший класс" "не предавать "дела" этого уничтожению", а если в нем есть что-либо противозаконное, то он просит дело это положить в архив для будущих времен, когда можно будет осуществить, и он лично не прочь погибнуть за это дело.}, а остальное время всякий может делать, что ему угодно, и, дабы никто от работы не отлынивал, Бондарев в 66 вопросе предлагает не лишенный остроумия способ: не продавать хлеба, а давать даром: неловко будет всякому ходить и просить хлеба, и всякий, конечно, постарается добыть хлеб своим трудом.
От 67 до 81 вопроса включительно Бондарев, для придания большего веса и значения "учению" своему, изобретает себе противника, который опровергает "Трудолюбие или Торжество Земледельца", но, в конце концов, Бондарев, конечно, разбивает противника, при чем в диспутах с предполагаемым оппонентом крепко достается "белоручкам" и восхваляются земледельцы.
Вопросы: 104, 116, 117, 122, 128, 129, 130, 131, 143, 149,
150, 151, 155, 168, 170, 171, 212, 215, 216, 223 посвящены тунеядству и рассуждению о богатых и бедных.
Бондарев никак не может согласиться, чтобы работали только одни крестьяне; по его вычислениям, "найдется около 30 миллионов, не считая евреев и цыган", которые едят чужой хлеб, т. е. крестьянский, и спрашивает -- разве мы (т. е. крестьяне) в силах всех накормить? Отыскивая первоначальную причину тунеядства в манне небесной, которою бог питал евреев в пустыне и тем некоторое время дозволил избранному народу есть, ничего не делая, Бондарев тунеядство последних времен приписывает крестьянину, который, работая на всех, тем самым поощряет тунеядство и тунеядцев, причем к последним, кроме богатых, так называемого им "высшего класса", причисляет и духовенство, особенно монахов: "ревнители по боге",-- пишет он в 131 вопросе,-- "для достижения благ, бегут в горы, на острова морские и разнообразную скитальческую жизнь на себя принимают -- спрашивается: чего они там ищут, голову закону божьему размозживши, т. е. чужих трудов хлеб евши? Да неужели нельзя быть добродетельным при этих (подразумевается "хлебный труд"), богом благословенных трудах?"
Выразивши такой взгляд на духовенство, а следовательно и на вопросы религии, Бондарев спешит оговориться: "спросит меня читатель",-- пишет он в 132 вопросе,-- "если ты полагаешь земное и небесное, временное и вечное блаженство в труде, то на что же ты оставил христианскую веру, а принял еврейскую? Я на это отвечу так: этому времени 25 годов назад; я тогда, хотя и много разов прочитывал это место Св. Писания (подразумевается Бытие III, 19: "в поте лица твоего снеси хлеб твой" и т. д.), но что же? пробежал глазами, пролепетал языком и никакого понятия не получил, как птица пролетела -- следу нет; а научить было некому, в церкви об этом и помину не было, как и теперь нет", т. е., другими словами,-- в чем мы убедимся, когда познакомимся ниже с личностью автора, Бондарев -- теперь индиферентен к делам религии и все видит, находит единственное для всех спасение -- в "хлебном труде".
Выразив в помянутых вопросах полнейшее негодование богачам, кулакам мироедам, всем, кого он считает тунеядцами, обозвав их "трутнями", Бондарев 14 вопросов (188-201) посвящает крепостному праву и личности покойного государя, Александра II-го.
"Бывший помещицкий крестьянин",-- пишет Бондарев в 188 вопросе,-- "как он страдал! Ах -- увы!.. Беда и горе при одном только воспоминании о страданиях их! холодная дрожь пробегает по всем жилам моим!. Да лучше бы тем людям на свете не родиться! да если бы я не один, а много языков имел и говорить бы схотел -- и тогда бы не можно было поведать нужду их, и тогда бы нельзя было подробно раз'яснить болезнь бедных тех мучеников,-- изнемогут всякие уста человеческие представить в сущности страдания их!"...
Изобразив в ярких чертах печальную жизнь крестьянина в крепостное время, Бондарев -- в 193 вопросе -- спрашивает: "За что работали помещику или великие оброки вносили? Это есть важнее всех вопросов вопрос -- скажите мне что-нибудь законнее?" "Недаром (вопрос 195) Адам за одно пожелание быть господином, т. е. помещиком, подвергся вот какому осуждению! Говорят, можно и господином быть угодным богу. Конечно, можно, если будет на себя работать".
Само собою разумеется, что личность покойного государя, как освободителя крестьян, превозносится Бондаревым в высшей степени:
"Не говоря о человеческом разуме",-- говорит он в 197 вопросе,-- "и ангельскому уму непостижимо есть, откуда и как начать, где и как кончить -- отдавать богу хвалу и благодарность за царя в бозе почившего, Александра Николаевича. Выражаем желание (198 вопрос) причислить государя к лику святых и сделать 19 февраля праздником больше пасхи: царь Александр Николаевич освободил из ада 24 миллиона, а Христос неизвестно сколько; христово освобождение мы видим только на бумаге,-- очевидцев не было и нет,-- а что царь освободил, то мы глазами видим, ушами слышим, руками осязаем и сердцем ощущаем. В день смерти государя (вопрос 199) -- праздник и пост: он истинно "смертью смерть поправ и сущим во гробех живот даровав".
В 200 вопросе Бондарев говорит, что "эти два приговора " он готов подписать своею кровью, а в 201, выразив надежду, что покойный государь не забудет государство свое и в загробной жизни, советует собирать деньги на сооружение памятника. К этому же вопросу относится и следующее "примечание": "теперь русские не имеют права обвинять евреев за смерть христа, сами убивши государя: 1) Евреи все сделали публично, а здесь нет, 2) евреи, по их мнению, находили вину за Христом, а здесь нет, 3) смерть христа была заранее назначена богом, кем и где должна совершиться. Виноваты (т. е. в смерти государя) не только казненные, но вся Россия: ведь многих не нашли. Спрашиваю: ваш класс или наш, низкий, убил царя? И еще -- за что? За то убили его, чтобы работать хлеб, или за то, чтобы избавиться от этого гнусного труда?"
Задав эти два вопроса, Бондарев утвердительно отвечает на второй.
Свободное копирование
