В такой-то деревне жил Тимофей Михайлович Бондарев.
О нем и его рукописи я, на основании оставшихся заметок, могу сообщить следующее.
При жизни, полной горя и печали, тьмы и бедности, народная масса не может изобиловать интеллигентными суб'ектами, и только изредка в среде ее появляются люди, силою каких-то трудно об'яснимых причин, не подавленные окончательно "властью земли".
Если не сладка жизнь интеллигенции культурных классов, то что же приходится испытать интеллигенции народной! Без всякой поддержки, без сочувствия, без возможности проверить верность своих взглядов, живут представители этой интеллигенции в царстве тьмы, испытывая муки Тантала; от природы впечатлительные, нервозные, чуткие ко всем проявлениям жизни, они не в силах остановить работу мысли, а мысль эта наталкивает их на различные "проклятые вопросы", решение которых или не под силу одному человеку, необладающему никаким запасом знаний и долженствующему до всего доходить "своим умом", или, если и под силу, то разрешив их, он не может все-таки внести нечто новое в старую жизнь и, видя полную ее несостоятельность, должен мириться с тем, с чем мирятся все, или сделаться отщепенцем. Но что такое отщепенец народный? Как он, в качестве отщепенца, добудет себе необходимый кусок насущного хлеба? Что делать ему в таком случае с детьми, с женою, с самим собою, раз он выходит из своей среды? Задача весьма трудно разрешимая... Остается -- жить и мучиться, мучиться и жить так, как живут все.
Такого несчастного мученика мысли нам пришлось встретить в лице Тимофея Михайловича Бондарева.
Крестьянин Земли Войска Донского, он, будучи уже 37 лет от роду, оторванный от семьи, был отдан помещиком в солдаты и, прослужив некоторое время на Кавказе, сослан, за переход в секту иудействующих, в Сибирь, в д. Юдино, Минусинского Округа, Енисейской губ., где мы с ним и познакомились.
До чего Бондарев был впечатлителен, примером тому может служить необыкновенно характерный факт перехода Бондарева в секту иудействующих: однажды, в бытность свою на Кавказе, в субботу, Тимофей Михайлович зашел в еврейскую лавочку, чтобы купить ситцу; еврей отмерил ему требуемое количество, но отрезать не согласился, предлагая последнее сделать ему, Бондареву; на вопрос о причине нежелания отрезать ситец, еврей ответил: "нельзя, сегодня суббота". Вот и только. Трудно представить себе более обыденное явление, а между тем оно было для Бондарева настолько важным, что "с тех пор", по его словам, запала "мысль в голову", которая не давала ему покоя; вскоре после этого он "нарочно" знакомится с жидовствующими и переходит в их секту.
По некоторым обстоятельствам, о которых будем говорить дальше, Бондарев не мог передать всего хода процесса мышления перед изменением религиозного взгляда, но a priori можно заключить, что "мысль" действительно "не давала ему покоя", ибо человеку малограмотному, родившемуся в православии, не подвергавшемуся никаким влияниям почти до сорокалетнего возраста, не легко изменить свой взгляд, изменить притом так радикально: между иудаизмом и православием весьма мало общего.
В 1877 или 1878 году, в самый разгар "страды", Бондарев, проработав до пота с зари, вечером, разбитый и истомленный, возвращался в деревню; не доходя до Юдиной, он увидел тройку и развалившегося в тарантасе чиновника; Бондарев остановился и снял шапку; чиновник внимания не обратил, не кивнул даже головою. "Сердце мое разорвалось на части",-- прибавляет после этого рассказа Бондарев,-- "как я, трудящийся, что твой вол, с утра до ночи, добывающий тяжелым трудом своим хлеб, которым питаются все, я, усталый, поклонился, был вежлив, а он, чиновник, не кивнул мне даже головою!".
На кого из народной массы подобное незначительное событие могло бы произвести хотя какое-нибудь впечатление? Кто из крестьян вообще, а из юдинцев в частности, не пригляделся к этим явлениям? С Бондаревым произошло иное: чиновник был для него искрою, брошенною в заряженную порохом мыслей голову; все, носившееся отрывочно, бесовязно в этой голове, начало приводиться в порядок, обобщаться и выразилось, в конце концов, в оригинальном, обратившем на себя, как мы видели, внимание прессы "учении".
Свое "учение" Бондарев писал пять лет; как человек трудящийся, он не мог "засесть" за свой труд, всецело предаться ему, не мог также и осилить его сразу.
Система писания "Торжества земледельца" весьма оригинальна: с момента встречи с чиновником до окончания труда Бондарев не выходил из дому без клочка бумаги и кусочка карандаша для того, чтобы записывать каждую мысль, возникавшую в голове по поводу главного сюжета, с которым мы ознакомимся при изложении "учения"; боронил ли он, пахал ли, ехал ли в лес или просто шел куда, он вечно думал и, раз приходила какая-либо достойная внимания мысль, Бондарев останавливался и заносил ее на бумажку, чтобы внести в "учение".
Свободное копирование
