Перехожу от костра к костру. Всюду песни. Всюду, как древние колдуны, сидят и лежат всклокоченные, бородатые мужики, курят, прихлёбывают, плюют и роняют веские фразы:
- Достукались... Довоевались... Теперь пойдём Галицию мерить...
- Навалился тыщей орудиев - ревёт, ревёт. А у нас - руки две только да штык...
- Не осилить яво, не одолеть...
- В корыте моря не переплыть...
- С шилом на медведя - где уж?..
- Вот уж верно, что молодец из пушек палить... Только против песни нашей русской - ку-ды!.. Хоть с немцем, хоть с какой угодно нацией спорить буду, - говорит мягкий голос и заливается щемящей, раздольной песней.
Во густых хлебах яма чёрная,
Во сырой земле - гробова доска...
За бугром лежу, да за насыпью,
Эх, ты лютая невтерпёж-тоска...
Уж как первая моя думушка -
Ты чужа земля, австрияцкая,
Во густых лесах, во глубоком рву
Ты черна земля - яма братская.
Тяжче грому бают пушки медные...
Во глубоком рву - ясны оченьки...
А вторая, ох, дума-думушка
Ты развей тоску, темна ноченька.
Градом-тучею пули стелютс
По-над кручею над карпатскою.
Не сказать вовек, не поведаю
Третью думушку я солдатскую.
Во глубоком рву наточу я штык,
Во глухи леса уйду-скроюся...
Да тому ль дружку - штыку вострому,
Я спокаюся и откроюся!..
Подхожу к большой группе. Гудит хриплый бас вперемежку с певучим тенором. Издали узнаю Асеева. Живописным табором разлеглись лошади у коновязи. Искрами разлетается пламя костра.
- Живой огонь сквозь щель пробивается, - долетает голос Асеева. - А ты - знай молчи...
Стою, скрытый сосной. Близ самого пламени лежат чужие солдаты. Много наших артиллеристов. Выделяется лохматая грузная фигура огромного пехотинца в папахе. Шагах в двух от него спиной к костру сидит бледный Асеев.
- Видать штунда, что ль? - бросает хрипло огромный пехотинец, остро блеснув глазами из-под бровей.
Потом, затянувшись цигаркой, говорит раздражённым голосом:
- Кажна тварь о беде своей жалуется, кажный пёс скулебный - пни его - заскулит не в очередь. А мужик все молчит да к Богу жмётся...
Говорил он окая и крепко выдавливая слова.
- А ты в Бога веруешь? - строго взглянул Асеев.
- Бога не замай, - лениво сплюнул гигант, - на ем свой венец, не солдатский.
- Погоди... Словами не хряскай, - заволновался Асеев. - Я тебе простое слово скажу, а ты вникай... Скатилась слеза хрустальная - и нет её. Ан слеза-то в сердце горит... Так вот оно все в саду Божием: звёздочка гинула, закатилась - солнышком выглянула... Перстами господними деются дела человеческие. Не по нашему хотению - по воле Божией... А ты знай живи да душу во цвету хорони...
Пехотинец приподнялся на локте и выпечатал с угрюмой усмешкой:
- И воробей-то живёт, да житьишко его какое: ножками по снегу бегат иг... клюёт.
- А ты терпи! - воскликнул Асеев. - Терпи!.. Христос терпел - и нам велел.
- Штунда! Дуй тя горой, - захохотал пехотинец. - Христа до нашего брата ровнят!.. Н-не, ты Псалтырь не топчи. Христово дело одно: Христос для души порядку по земле ходил. А то - наше дело, не небесное... На котором грехи, как воши, сидят... Я, может, сотню душ загубил... Своей мы,, что ль, охотой на такое дело пошли?..
- Правильно! - загудело из темноты.
И как блохи запрыгали острые словечки:
- В бою - не в раю..
- Вперёд себя под пулю Христа не пошлёшь...
- Наше дело - солдатское: стой столбом да сполняй, что велят...
- Чу-дак ты, Асеев, - юлой врывается беспечный смешок Блинова. - Христос в небесах, а солдат в окопе - на голой ж... Нацепи-кось Христу винтовку, легко ль ему будет?..
- Дело! - крякают наши артиллеристы.
- Уж ты, Асеев, не спорься. В нашем деле Псалтырь твоя дёшево стоит.
- Э-эх! Оглушило вас доглуха пушками, - вскочил, весь трясясь, Асеев. И понёс певучей, волнующей скороговоркой, по-сектантски, с истерической дрожью выкрикивая отдельные слова: - Гудит людям смерть словом огненным: «Стоят ворота железные, замками замкнутые. Велики ворота, как грех греховный... Глянь, мужик, поверх силы твоей сермяжной... Ходит война, зубами в тело вгрызается; рушит земли крещёные... Опился лют человеческий крови людской. Земля от крови паром пошла. Не стало свету Божьего в глазах, найтить себя не знает мужик. Стучит рукой смертною в ворота железные. Ан ворота голос душе подают...»
- Заплясал, как дождь на болоте, - смеясь, вставляет Блинов. Но Асеев не слышит. Он весь трясётся в экстазе:
- Сбереги душу свою во цвету - и травинка садом покажется. Закажи...
- Полно ты врать, Асеев! - обрывают солдаты.
- Одна тут у всех заказчица: на неё все работаем...
- Мол-чальник, разрази твою душу! - сердито сплёвывает пехотинец. Ворочаясь, как медведь, он встаёт во весь свой гигантский рост, швыряя отрывистые слова вперемежку с матерщиной: - Н-не!.. Намолчались!.. Будя...
И, тяжело ступая, уходит в темноту, откуда по-прежнему несутся волны глубокой человеческой грусти.
Я подхожу к Асееву. Он бледен. Губы его трясутся.
- Хорошо поют, Асеев, - говорю я ему.
Асеев вслушивается, пристально смотрит на меня, и на лице вдруг появляется привычная светлая улыбка:
- У земли - ясно солнце, у людей - ясно слово... Песней душа растёт.
Свободное копирование
