Светает. Исчерпаны все запасы «до последней слезы». Лежим на проплеванном полу, среди окурков и банок, с лихорадочным гулом в ушах и с закрытыми глазами. Хочется слушать про чертей, про вулканических женщин и всякую небывальщину.
- Уважь, Петруша! - взывают со всех сторон к Кромсакову. Прапорщик Кромсаков - беспардонный враль и похабник.
Помесь Ноздрева с сутенёром.
- Меня нянька в детстве ушибла: не могу без мата двух слов сказать, - с похвальбой говорит он о себе.
Своей репутацией непобедимого сквернослова и вральмана Кромсаков чрезвычайно дорожит.
- Вышел на днях я на батарею. Смотрю: австрийцы совсем близко. Увидали меня - давай палить. А я стою на виду и сухарь грызу. И вдруг пуля - бац! Полсухаря отбила. Продолжаю грызть половинку. Опять - бац, бац! Выбила сухарь изо рта. Разозлился я - страсть, и давай матить и калить.
На протяжении добрых пяти минут льются стремительные каскады совершенно неслыханной, виртуозной, скабрезнейшей казарменной матерщины.
- И не поперхнётся, каналья! - завистливо восхищаются прапорщики.
Мерно бухают пушки. Вяло сочатся мутные потоки давно приевшейся кромсаковщины.
Бурно храпят, сотрясая стены и окна, истомлённые «воины».
Изящный мужчина в английском френче, с ровным пробором на голове, с французской бородкой и чёрными лакированными глазами - не то румын, не то итальянец - говорит бархатным баритоном:
- Да, да, да... Понимаю. Но что прикажете делать, если у нас слишком много людей и слишком мало культуры... К тому же и приказа о прививках ещё нет!
- Но среди населения - случаи тифа.
- Да, да, да. Понимаю... А впрочем, вот что... Вам придётся съездить во Львов. В главное санитарное управление. Возможно, что там получена лимфа... Вам сегодня изготовят срочное предписание.
Свободное копирование
