Я посетил небольшой, но отлично содержимый царский музей. По случаю каникул никого из научного персонала не было. Затем отправился в энтомологическую станцию и познакомился с ее директором Делго Илчевым. Он оказался средних лет, чернобородый, очень приветливым и необычным человеком. Показал мне свою станцию, тоже отлично содержимую и, видимо, располагавшую хорошими средствами. Особенно интересны для меня коллекции бабочек, составленные умелой и любящей рукой. На многих можно было прочесть этикетку: "Поймана Его Величеством Царем там-то и тогда-то". Сохранялись и расправлялись, видимо, все трофеи царевских энтомологических экскурсий. Это придавало некоторым ящикам малонаучный характер, но в общем коллекции станции полно и основательно представляли болгарскую лепидепторологическую фауну. Другие группы насекомых были представлены слабее. Для публики эти коллекции, по крайней мере в то время, оставались недоступными.
Долго Ильчев очень внимательно относя к моему желанию быть принятым на службу в одно из царских учреждений. В данное время свободных мест не было, но он подавал надежду на будущее. Болгарского энтомолога заинтересовало главным образом то, что я могу читать научную литературу на нескольких языках и, в частности, по-английски. На следующий день он представил меня доктору Бурилу, директору царских научных учреждений, и в его присутствии произвел мне ряд экзаменов по языкам. Мы поговорили по-немецки и по-французски. Затем Ильчев взял со стола какую-то научную английскую работу и предложил мне перевести полстраницы на русский язык. Я справился с этим без особого труда и оба ученых остались довольны. По их словам никто из научных сотрудников Музея и Станции не знали по-английски, т.к. английская литература оставалась неиспользованной. Только сам царь мог ее читать.
Бурил и Илчев сказали мне откровенно, что жалования в болгарских учреждениях маленькие, а я так знаю столько языков, что захочу, вероятно, больше, чем мне смогут дать. Я их в этом разуверил. Заранее согласился на очень скромное жалование (цифры не были названы), сославшись на то, что хочу, мол, заниматься научной работай. Умолчав, конечно, о том, что я худею от недоедания, и что мне грозит в близком будущем болгарские рудники, если я не сумею где-либо устроиться.
Говоря с Бурилом, я почувствовал, что он хотел бы знать, что о мне думают мои бывшие учителя. Перебирая в памяти ученых, к которым я мог бы обратиться за рекомендацией, я решил попросить ее у Николая Алексеевича, по-прежнему заведующего болгарскими музеями Академии Наук. Кузнецов знал меня хорошо, мог подтвердить, что я действительно написал в свое время две небольших работы о фауне Macrolepidoptera Падаши и вообще привык обращаться с бабочками. Когда я работал в музеи Академии Наук, он настолько доверял мне, что в моем распоряжении были ключи от всех шкафов необычных коллекций Академии. Я сейчас же написал в Петербург моей тете Софии Сергеевне Раевской, хорошо знавшей Кузнецова, и когда-то ловившей для него бабочек. Таким образом, моя поездка в Софию очень меня оживившая и развлекшая, непосредственного результата все-таки не дала. Я получил лишь неопределенные обещания. Тем не менее я чувствовал, что Илчев хотел бы устроить меня немедленно, более сдержанный Бурели ожидает, чтобы я предоставил соответствующую рекомендацию, но все же надеется получение какого-нибудь места по научной части сложно. Пока предстояло вернуться в Орханию и как-нибудь продержаться.
Приехал я в Софию барином. На обратный путь денег не хватило. Я добрался по шоссейной дороге до станции Маздра, ближайшей к Орхании. Дальше пришлось идти пешком по шоссе, если не автомобиль, то километров в двадцать. Ходил я по горам немало, но всегда налегке в "цир...". Плетеные сапоги в жаркий летний день быстро натерли мне ноги. Пользуясь беспогонным состоянием, я без церемонии снял их и зашагал босиком по густой, мягкой пыли, покрывавшей края шоссе. Первый раз в жизни шел босиком по дороге, но настроение было веселое. Надо и это попробовать, а потом будет забавно вспоминать.
Ногам шагать было приятно и легко, но, пройдя несколько километров, я почувствовал, что и для ходьбы босиком, даже по пыли нужна привычка. Ступни быстро устали, начали гореть. Я чувствовал каждый комочек земли, потом стало больно ступать по пыли. Попробовал опять одеть сапоги - оказалось, что уже поздно. Через каких-то полкилометра пришлось разуться. Наступил вечер, я шел медленнее и медленнее, и ноги все больше и больше болели. На шоссе не было ни единой повозки. Босоногое приключение становилось несносным. Наконец, вдалеке засветились огоньки Орхании.
Вошел в городок, ковыляя как утка. Пробирался по улицам, стараясь не встречаться со знакомыми. Впрочем, об этом не приходилось особенно заботиться. Было уже поздно и домоседы болгары уже спали. С наслаждением сел на камень, опустив ноги в Орхаинскую речку-ручей.
Спал я обычно летом на сеновале - там не было клопов и дышалось легко. В ту ночь я заснул моментально, хотя ноги сильно ныли. С тех пор ходить босиком я не пробовал.
Свободное копирование
