О, чудеса войны! Из недр первобытного бытия мы сразу попадаем в объятия цивилизации. Сегодня мы отдыхаем в обширной польской усадьбе, почти не затронутой войной. Кроме нас тут расположился дивизионный лазарет. Больных в лазарете нет. Но много врачей, священник из монахов, несколько офицеров и большая команда.
В усадьбе много просторных комнат, много кроватей, мебели. На стенах семейные фотографии, портреты Мицкевича и Костюшко. В комнате с белыми колоннами - пианино.
- Давно я настоящей музыки не слыхал, - говорит адъютант Медлявский, - хорошо бы теперь послушать Шопена, а потом бы отправиться в клуб или в театр.
- Клуб мы сейчас и здесь устроим, - решительно заявляет Кузнецов. - Пошлём за докторами и сыграем в девятку.
- У докторов, должно быть, имеется запасец, - подхватывает Костров. - Эх, хорошо бы по единой уконтропить...
- Шкира! Зови докторов! - командует адъютант.
Часам к двенадцати ночи в старой усадьбе шумно, как в ресторане. Комната с белыми колоннами вся уставлена накрытыми столами. Звенят ножи и тарелки, звенят стаканы и рюмки; и так не хочется думать о войне и грязных трясинах, когда кругом светло и уютно от лампы под абажуром, а раскрытое пианино говорит воображению больше, чем самая обольстительная музыка. После двух месяцев бродячей военной жизни при виде хорошо сервированного стола даже беззастенчивый циник впадает в мечтательность. Особенно в предвкушении выпивки.
- Ныне отпущаеши раба твоего... Воскресаю телом и духом, - кричит подвыпивший Кузнецов. - Сердце моё тает, яко воск от пламени. Клянусь тенью повешенных предков нашей очаровательной хозяйки...
Свободное копирование
