Катины переживания
Мне надо сказать теперь несколько слов о Кате, которая в конце 80-х и начале 90-х годов переживала тяжелую семейную драму.
У Александра Ивановича Барановского был странный характер. Чужие люди в недоумении называли его оригиналом, и такая репутация ему будто бы нравилась. Я не сомневаюсь, что в психике его был какой-то скрытый дефект, делавший его из года в год в общежитии все более и более тяжелым, а затем уже вскрывшийся недугом под влиянием личных и деловых неудач. С годами он стал обидчив, подозрителен и придирчив. Федину "историю" и обнаружившуюся у Нины нервность многие склонны были приписывать постоянному раздражению от его наставлений, придирок, замечаний и нападок. Нужны были вся Катина находчивость и ее неисчерпаемый запас доброй воли, чтобы постоянно улаживать непрерывно возникавшие вокруг Александра Ивановича недоразумения и находить выходы из тех неловких положений, в какие он ставил и себя, и ее, и всех окружающих.
Катю все родные и друзья любили и потому щадили. Пока трения касались семейных или светских отношений, то, разводя руками да пожав плечами, близкие люди решали обыкновенно с Александром Ивановичем не считаться. Однако в сфере коммерческой такому благодушию был предел, тем более когда дело касалось посторонних. Никто не хотел терпеть убытки "по милости Александра Ивановича". Цифры -- упрямая вещь, и плохой отчет не скрасишь никакими рассуждениями, в этом воспитательная сторона коммерческого дела. По Корюковскому сахаро-рафинадному товариществу, где Александр Иванович был директором, и по Ононской золотопромышленной компании, где распоряжался брат Александра Ивановича -- Егор Иванович Барановский, братья Барановские в конце концов натолкнулись на отпор со стороны наших компаньонов. Вышел крах, поведший к неприязненным отношениям братьев со всеми заинтересованными в наших делах лицами, отстранившими их в конце концов от руководства.
Случилось так, что раздосадованный и разобиженный Александр Иванович очутился не у дел как раз тогда, когда Катя после ряда лет, отданных беременностям, родам, болезням детей, стала налаживать начальное их обучение и развертывать энергичную деятельность в Суткове. Там были ею открыты больница, две школы, вводилось правильное лесное хозяйство, расширялась запашка, ставился сложный севооборот, расчищались и осушались луга, строился новый хутор (фольварк), заводилось молочное хозяйство, производилась посадка фруктовых деревьев.
Рассеянный, как будто всего этого ранее не замечавший, Александр Иванович, очутившись после краха Корюковки в полной праздности, стал вмешиваться во все Катины действия, производя своими вылазками сущий хаос во всех Катиных, как всегда, тщательно взвешенных и обдуманных распорядках. Все попытки договориться и держаться какого-либо общего курса были бесплодны. Александр Иванович не был способен держаться какой-нибудь последовательности. Между супругами начались серьезные трения.
Сердобольная Лидия Алексеевна Шанявская подала тогда Александру Ивановичу мысль проехать в Сибирь на прииски (1887 г.). Конечно, без каких бы то ни было полномочий, о чем управляющие на местах были предуведомлены. Надеялись, что за время этого quasi делового путешествия Александр Иванович успокоится. Но поездка эта дала только временную передышку и не устранила назревавших конфликтов.
При нашей близости с Катей мы не могли остаться безучастными к развертывавшейся перед нами семейной драме. Мы долго лавировали и крепились, стараясь сохранить для себя общение с племянниками, но наконец сорвалось, всякая дипломатия была прервана, и мы стали в определенно враждебные отношения к братьям Барановским.
Это случилось под новый, 1889 год. Рождество 1888/9 мы по обыкновению проводили в Суткове у Кати. Там был и Александр Иванович. По утрам мужчины уходили на охоту, которая в ту зиму была разнообразна и удачна: лоси, волки и даже медведи. Мне посчастливилось застрелить лося из подаренного мне Катей штуцера. Домой возвращались уже в сумерки. Обедали, отдыхали, а затем вечером чистили ружья, набивали патроны, вообще снаряжались к следующему дню.
Но не проходило почти вечера, чтобы Александр Иванович не призывал нас к себе в кабинет, где мы находили Катю и где нам предлагалось выслушивать бесконечные устные, а иногда и заранее написанные порицания Кате. Осуждались все ее поступки -- и большие, и малые; либеральный когда-то, Александр Иванович доходил при этом до того, что попрекал ее купеческим ее происхождением, не дающим ей стать в уровень с требованиями мужа-дворянина. И тут же приводились цитаты из "Домостроя" попа Сильвестра о том, как жену учить надо уму-разуму Мы не вступали в пререкания, но наше вызывающее молчание не оставляло места для каких-либо сомнений в нашем негодовании. Расходились, не прощаясь и разгоряченные до каления. Вспоминаю, как я раз испугался, поймав себя на мысли: "Неосторожно поступает Александр Иванович. Мы все вооружены до зубов. Ну, сегодня я смолчал и сдержался. Но разве я поручусь за завтрашний день..." Надо было положить этому конец.
Между тем подошел вечер конца года. Дети легли спать. Их учительницы уединились в свои комнаты отдохнуть перед встречей Нового года. Катя ходила взад и вперед по залу. Мы тут же у камина перелистывали журналы. В столовой Лука шумел посудой, накрывая новогодний стол. Во внешности все в доме казалось обыденно спокойно, но внутри у всех, от прислуги до хозяев, скопился заряд величайшего психического напряжения.
В зале, направляясь в столовую, показался Александр Иванович, держа в руках патронташ и охотничью сумку -- вещи, купленные им в подарок нам к Новому году. Вскочив со своего места, я отвлек Александра Ивановича на несколько слов в соседнюю комнату.
-- Во избежание скандала предупреждаю вас, что мы не примем от вас никаких подарков!
-- Да почему же? -- недоумевающе спросил Александр Иванович.
-- Вы так мучаете нашу сестру, -- был мой ответ. Я прибавил затем просьбу оставить нашу размолвку между нами и не обнаруживать ее перед детьми.
Вышло как-то по-детски. Сережа находил, что я был слишком лаконичен. Но я боялся не сдержаться и сказать лишнее. Впрочем, все было ясно. Можно себе представить, как мы встречали затем Новый год.
По настоянию О. А. Чечота супруги решили временно пожить врозь. Но это (лето 1889 и зима 1890 года) тоже дало лишь передышку. Заявляя о несогласии своем с постановкой, данной Катей воспитанию детей, и с ее хозяйственными распоряжениями по Суткову Александр Иванович перевез детей сначала в Выдренку -- имение Егора Ивановича, а затем во вновь купленное им имение Боклань. Нужно было совершенно не понимать Катю, чтобы допустить, что она помирится с создавшимся положением, отводившим ей роль супруги хозяина Боклани с разливанием супа за обедом и сидением за самоваром при чаепитиях, но без всякой возможности влиять на строй жизни семьи и на воспитание детей. Катя все же сделала попытку, поселившись в Боклани, остаться при детях и вести их, как она считала правильным. Но это оказалось невозможным.
Тогда Катя решилась на отчаянный шаг по его, казалось бы, безусловной безнадежности, принимая во внимание разницу в сословном ее с мужем происхождении, зная хорошие личные связи братьев Барановских в Петербурге и учитывая господствовавшее при Александре III охранительное направление в отношении всех так называемых "устоев", семейных и религиозных в особенности. Катя подала в апреле 1890 года прошение в "Комиссию прошений на высочайшее имя приносимых" о выдаче ей отдельного от мужа вида на жительство со включением в него детей, т. е. о признании и урегулировании "разъезда" с предоставлением ей детей.
"Исключительное дело. В нем отсутствует обычная романическая или корыстная подкладка. Выходит разъезд по несходству характеров. Это может послужить опасным прецедентом!" -- рассуждал один из чиновников Комиссии. И тем не менее после расследования на местах, опроса многочисленных свидетелей, вызова и объяснения сторон ходатайство Кати было удовлетворено в феврале 1892 года, невзирая на вмешательство К. П. Победоносцева.
В марте 1892 года дети перевезены были в Москву, и мы опять зажили с Катей в арбатском доме.
Однако этим борьба не кончилась. Александр Иванович ходатайствовал (23.I.93) о пересмотре дела. По высочайшему повелению дело было передано третейскому суду. Со стороны Кати был профессор А. И. Чупров, со стороны Александра Ивановича граф П. Гейден. Председателем был петербургский губернский предводитель дворянства граф А. А. Бобринский. Постановлением суда, получившим высочайшее утверждение (23.V.94), все было оставлено в том положении, какое было установлено высочайшим повелением 1892 года. Но суд потрудился дать целую регламентацию воспитания детей. Постановление сохранилось в архиве А. И. Чупрова и вместе с протоколами и перепиской по делу недавно передано мне его дочерью Марией Александровной. По этим бумагам можно судить, с какой бережностью и осторожностью суд разбирался в деле, стараясь найти наилучший выход из создавшегося положения. Отмечу, что по настоянию отца старшие два сына должны были по достижении 14 лет поступить в Училище правоведения, а для младших им был выбран впоследствии Лицей. В служивом сословии практически учитывали, что прохождение учения в привилегированных учебных заведениях дает хорошие связи для будущей карьеры и что при размещении сыновей по разным учебным заведениям связи эти умножаются.
Теперь, когда браки заключаются и расторгаются без долгих раздумываний и с самыми незначительными формальностями, эта длительная (на ряд лет) борьба и сложная процедура должны особенно поражать. Это переносит нас во времена Александра III и Победоносцева, когда царь прославлялся преимущественно как образцовый семьянин, а обер-прокурор силился вернуть нас чуть ли не к "Домострою" попа Сильвестра. Но время брало свое, и как ни старались наши правители повернуть вспять ход жизни, они сами бывали порой вынуждены собственным своим авторитетом расторгать ими же налагаемые путы.
Переживать эту борьбу, длившуюся ряд лет, было нелегко. Она омрачила нам всем много месяцев на протяжении этих долго длившихся лет.
Свободное копирование
