Домашнее образование - 5

 Уроки Н. А. Мартынова

Уроки рисования мы брали у художника Николая Авенировича Мартынова на его квартире. Мартыновы жили тогда в Б. Знаменском переулке в служебном корпусе владения князей бр. Долгоруковых, теперь занятого Институтом Маркса и Энгельса. Говорю Мартыновы потому, что кто начинал ходить учиться к Николаю Авенировичу, тот обязательно знакомился со всей его семьей и деятельным, бодрящим радушием всех ее членов вовлекался в близкую с ними дружбу. Уроки наши были по воскресеньям, начинались в 10 часов утра и затягивались до 2-3 часов дня. Мы были самыми юными из воскресных учеников Николая Авенировича, так как праздничные дни он преимущественно отводил для естественников университета, занимавшихся рисованием изучаемых ими животных. Так мы попали в общество М. А. Мензбира, В. Н. Львова, Н. А. Иванцова, А. Н. Северцова, П. П. Сушкина, П. С. Усова, впоследствии Н. К. Кольцова и др. Рисовали с натуры исключительно. Основательно проходили правила перспективы.

Н. А. Иванцов рисовал сепией большой портрет недавно тогда скончавшегося профессора С. А. Усова. Зоолог, увлекшийся в последние годы своей жизни археологией, Усов играл выдающуюся роль в борьбе прогрессивных профессоров против Каткова и Леонтьева, ополчившихся против скромной автономии, предоставленной университетам уставом 1863 года[1]. Как известно, борьба была проиграна либеральными профессорами, и Катков имел основание приветствовать проведенный Деляновым новый устав [1884] года словами: "Правительство идет!" Но кружок молодых биологов прогрессивного лагеря был еще под обаянием личности скончавшегося лидера. Чувствовалась также некоторая гордость, что преемником С. А. Усова по кафедре выдвинут их старый товарищ, член кружка М. А. Мензбир. Люди уже взрослые, эти "ученики" Николая Авериновича держали себя на уроках непринужденно, как в гостях, разговаривали, шутили, делились прочитанным. Бывало иногда очень интересно. Но это не мешало работать.

Николай Авенирович был неутомим. Сутуловатый, с шапкой всклокоченных волос на голове и раскидистой бородой, щурясь одним глазом, он переходил от одного ученика к другому, внимательно всматривался в работу и затем, молча беря карандаш, уголь или кисть, поправлял рисунок учащегося, показывая, как нужно делать. После 12 часов Любовь Ивановна, жена художника, обносила чай, к которому всегда подавались ее же изготовления жареные пирожки с грибами, луком или гречневой кашей, замечательно вкусные, поедавшиеся в неимоверном количестве.

У Сережи оказались хорошие способности к передаче портретного сходства. Нарисованный им углем портрет Прохора, кривого служителя кабинета сравнительной анатомии, приведенного М. А. Мензбиром в качестве натурщика, вызвал всеобщее одобрение.

Пришлось у Мартыновых познакомиться еще и с братьями Морозовыми, Михаилом Абрамовичем и Иваном Абрамовичем, и Долгоруковыми, Павлом Дмитриевичем и Петром Дмитриевичем[2]. Они занимались тоже с Н. А. Мартыновым, но у себя на дому, в будние дни, и посещения ими воскресных занятий бывали случайными. Впоследствии мне пришлось ближе столкнуться с братьями Долгоруковыми, а с младшим, бывшим одно время Суджанским председателем управы[3], впоследствии же вице-председателем I Государственной Думы, мы даже сошлись. Что же касается братьев Морозовых, то, живя в Москве, мы, конечно, встречались затем неоднократно, но сближения между нами не было.

Любовь к пейзажной живописи, культивировавшаяся Николаем Авенировичем, очень тонким пейзажистом-акварелистом, была причиной нашей последней, неожиданной для меня встречи с Иваном Абрамовичем в 1922 году. Я издавал брошюру П. П. Перцова о Щукинском собрании новой французской живописи[4], и мне пришла мысль предложить Петру Петровичу включить в книгу и сведения об имеющихся в Москве произведениях новейшей французской живописи, помимо Щукинского музея. Это побудило меня посетить Морозовскую галерею на Пречистенке[5], известную мне по прежнему времени. Я встретил там Ивана Абрамовича, которого никак не думал увидеть в то время в Москве. Он окружен был группой посетившей музей молодежи, которой он весьма оживленно и, несомненно, интересно говорил про движение в новой французской живописи, иллюстрируя рассказываемое на своей коллекции. Иван Абрамович в роли хранителя и толкователя собранной им картинной галереи, у него отобранной, был очень хорош. Хороша была и молоденькая белокурая девица, увлеченная виденным и слышанным и по наивности желавшая уйти из галереи с твердым знанием, какой же путь в живописи самый правильный и какой художник самый лучший. Мы все, вероятно, на первых шагах нашего эстетического развития верили в какие-то истинные пути и абсолютные ценности. Вероятно, и Иван Абрамович вспомнил свои первые шаги в собирательстве. Как бы то ни было, он внимательно выслушивал белокурую девицу и вразумительно говорил ей о неосновательности самой постановки таких вопросов... Она, однако, не унималась.. Мы встретились с Иваном Абрамовичем глазами, крепко пожали друг другу руки, как никогда до того, и молча разошлись...