Долгое будущее - 12

30 июля

На Майорке, да и вообще по всей Испании, сильно чувствовался кровавый испанский католицизм. Именно — кровавый. Последнее аутодафе происходило в Валенсии в 1825 году — там, на рыночной площади, сожгли живьем трех людей за ересь. Это произошло всего сто лет тому назад — и характер католической религии не изменился. Я видела в церквах распятия в человеческий рост. На голове Христа скальп с длинными женскими волосами, подножие измазано человеческой кровью — так исступленные верующие приносили дань своей религии. И церковь поощряла это.

В 1931 году на Майорке в Пальме я видела процессию в Страстной четверг. В сумерках по улицам шли люди нескончаемой вереницей в длинных балахонах с головы до пят, в остроконечных капюшонах, на них были прорезы только для глаз. В руках они несли зажженные свечи, а над ними колыхалась Мадонна, она сверкала и переливалась, залитая золотом и драгоценными камнями; от нее словно исходил таинственный свет. Это было жутко. В Валенсии при главном соборе я видела знаменитую статую Мадонны — драгоценные украшения на ней исчисляются миллионами пезет, — она стоит отдельно в часовне. Часовня как крепость, в нее входишь из собора через вереницу предварительных комнат — десятки падре охраняют свое добро.

В 1934 году на Майорке мы были в знаменитом майоркинском монастыре Льюк. Был день какого-то святого. На внутренней площади монастыря собралась огромная толпа народу, и я услышала вдруг истерические вопли — мне показалось, что кто-то бьется в эпилепсии. К изумлению моему, когда мы протиснулись вперед, я увидела, что то был священник, говоривший с амвона. И сейчас я слышу его ужасный голос. «Эспанья, — вопил он, — спасайте страну от коммунистов, от безбожников!» Жутко было видеть, как этот больной фанатик своей истерией словно электризовал толпу. Сначала его слушали угрюмо, молча. Недоверчиво. А потом возбуждение передалось и толпе. В ответ священнику начали выкликать женщины. Заголосили старухи, мужчины начали злобно коситься на нас — мы были иностранцами и, кстати, в тот раз единственными в монастыре Льюк, который посещало много туристов, так как Льюк славится красотой и стариной. Мы почувствовали такую дикую растущую неприязнь, что поспешили уйти, быстро сели в автомобиль и уехали.

Испанский народ давно отошел от церкви, но многих она еще крепко держала в руках. Я вспоминаю картины знаменитого художника Солана, с которым познакомились в Мадриде. Мы с Цаплиным решили тогда, что его картины должны стоять в наших музеях, — так ярко отражался в них кровавый испанский католицизм!

Передо мной вереницей проходят воспоминания об Испании. Я вспоминаю одну испанскую женщину — Эстерльиту Кастро — знаменитую певицу, исполнительницу испанских народных песен. Мы слышали ее в Валенсии. Красавица, обаятельная, гордая женщина. Михаил Кольцов пишет в своей статье, что сейчас она поет свои песни на фронте. Я узнаю в ней испанских женщин, которые умеют быть такими мужественными и сильными, когда надо.

Мы мало знаем Испанию — прошлой зимой я видела «Кармен» в театре Немировича-Данченко. Испанка не узнала бы себя в нашей разудалой Кармен. Я вспоминаю гитан, которых я видела в кабачках Севильи, в Триано, — испанки очень сдержанные, женственные, гордые — они никогда не бывают растрепанными. Испания — суровая, строгая страна. Многострадальная. Я нигде и никогда не видела такой нищеты, какую позднее видела там близ Севильи. Живя в Испании, я чувствовала, что я родной человек для испанских людей именно потому, что я советский человек. Я чувствовала, что наша помощь была бы для них не только материальной, но и большой моральной помощью. Покидая Майорку, а с ней и Испанию, мы — Цаплин и я — оба плакали...

Зиму 1933/34 года мы провели в Мадриде, куда Цаплина пригласили сделать выставку в Музее современного искусства.

Мадрид, по-моему, был самый не испанский город во всей Испании. Волею короля Филиппа II Мадрид из маленькой деревушки стал в XVI столетии столицей Испании. Он вырос на сухом обнаженном плоскогорий Кастильи. Вокруг Мадраса нет зелени, нет лесов. Мадрид лежит одиноко на много верст вокруг. Мадрид 1930 года — европейский город, я бы сказала, провинциальный Берлин. Но это так только на первый взгляд.

Чем дольше живешь в Мадриде, тем больше чувствуешь его своеобразие. Главные улицы — типичные улицы солидного европейского города. Огромные здания, роскошные магазины, масса автомобилей, асфальт, благоустройство, но в самом центре Мадрида лежит его испанское сердце, небольшая площадь Пуэрто дель Соль. Тут всегда масса народу — и, присмотревшись, видишь, что большинство просто стоит тут, ничего не делая, — глазеют на прохожих, вступают в разговоры между собой, никуда не спешат. Вопят газетчики и снуют чистильщики сапог. Кругом кафе, и лавки, и фасад старинного здания Айунальментэ — муниципалитет. От Пуэрто дель Соль идут в разные стороны улицы, множество улиц — больших и маленьких. От вокзала в сторону от центра тянется великолепный бульвар Рамбла — излюбленное место для прогулок мадридцев. Я помню маскарадную процессию на масленицу, ехали автомобили, коляски, грузовики, засыпанные цветами, с прелестными разодетыми в национальные костюмы сеньоритами. Сыпались конфетти, шелестели серпантины — толпа народу мерно двигалась по бульвару, глазела, восхищалась. И помню утро Страстной пятницы. По бульвару парами прогуливались испанки — в черном, с черными мантильями на голове, с веерами в руках. А в Пасхальное Воскресенье на аллеях рядами были расставлены скамейки и стулья, и вы могли сидеть и вдосталь любоваться на мадридских красавиц, которые для этого дня надели свой исконный наряд — кружевные белые, а не черные мантильи и высокие гребни.

Одна из черт, которые отличают Мадрид от всех столиц, где мне довелось побывать, — изысканная вежливость людей, начиная от носильщиков на вокзале, кончая почтовыми чиновниками, кондукторами трамваев и т. д. Вульгарность и хамство — несуществующие понятия в Испании. Это чувствуется и в Мадриде. Вот европейский город, трамваи, автомобили, асфальт, казалось бы, город, как все, — и неожиданно эта вежливость, чинное спокойное изящество манер и органически им присущая воспитанность. Она не удивляет вас в Кордобе, в Саламанке, в Сеговии. В Мадриде она вас поражает. И покоряет. Люди не спешат. Не кричат. Не жестикулируют. Но если вы спросите, где такая-то улица, вам не только объяснят, вас проводят туда. Если в лавке вы не умеете объяснить, что вам нужно, вас терпеливо выслушают, помогут, ободрят. В трамвае кондуктор подойдет и предупредит вас, что это ваша станция, а трамвай стоит, пока вы не сойдете. Автобус ждет, пока вы в него влезете. Банковский чиновник грустно улыбнется, объясняя вам, что стоимость пезеты поднялась и расчет для вас уже не так выгоден. И все это добродушно, с достоинством, с вниманием к вам, приветливо и спокойно. В кафе вам подадут чашечку с густым шоколадом и горячими «чулос» — длинные трубочки из теста, зажаренные в кипящем масле, — а также стакан воды с воздушными шариками из сахара, шарики тают во рту и удивительно освежают.

Недалеко от центра — огромный парк Ретиро с озером и зверинцем. Тенистые аллеи, гроты, цветники. Чудесный парк и такой обширный, что в нем можно заблудиться. Зоологический сад — чуть игрушечный, небольшой, но звери хорошие, сытые, и чистота идеальная. Вообще в Испании чистота и порядок. В Мадриде особенно.

И музей Прадо. Замечательный музей. Из-за него одного в Мадриде надо побывать. Тут вы видите и понимаете, что такое Гойя, Веласкес, Эль Греко, Зурбаран и другие. Много великолепных картин Тициана, Тинторетто, изумительные итальянские и фламандские примитивы... Сам по себе музей прекрасен. Хорошо и разумно расположены его залы, умно развешаны картины. В самом низу несколько белоснежных зал, где развешаны огромные полотна Гойи, сделанные им для гобеленов. Какая это красота и радость! Наверху еще несколько зал заняты Гойей — его портретами и его странными последними картинами: расстрел революционеров и картины народной испанской войны с французами. От них делается страшно... Кто еще мог передать с такой изумительной остротой на полотне измученную человеческую душу? Веласкес великолепно холоден, придворен. И все же как он человечен! Какой это мастер! Царь художников! Эль Греко с его утонченными святыми, его удивительной красочности палитра и его религиозный экстаз? Что-то в нем кастрированное, но какая красота. Какая страсть!

Я теперь часто, лежа по ночам в кровати, мечтаю, что у каждого из детей своя комната, и у Цаплина, и у меня; моя комната большая, окна выходят на Москву-реку. У меня книги, низкая широкая тахта, у стены рояль — простота, никаких «меблей», только самое нужное, рядом моя ванная комната, в квартире три ванных комнаты! Я артистка и тем зарабатываю на хлеб себе и детям, пою и пляшу, даю людям радость, радостный смех, который делает людей моложе и добрей. Смех. Как я люблю смеяться от всей души, так, чтобы пальцы на ногах смеялись! А в Москве разлюбили смешное, не любят смех, не заботятся о нем, забыли его важность и необходимость.