Дверь распахнулась резко. И на пороге возникли две фигуры в синих форменных милицейских шинелях.
Гремя сапогами, милиционеры вошли в комнату. Один остался возле дверей, другой - постарше, в чине капитана - приблизился к нам и, козырнув, потребовал документы.
"Ну, вот и все, - дрогнул я. - Все кончено. - И поник тоскливо. - Добрались-таки, выследили… О, проклятая моя участь! Ну почему это должно было случиться именно - сегодня?!"
Медленно, хмуро, достал я и подал милиционеру мятое свое, замусоленное удостоверение. У меня в ту пору, был не настоящий паспорт, а временный (и, к тому же, просроченный), так называемый - "вид на жительство" - в сущности, простая, сложенная вдвое картонка… Капитан повертел картонку в руках, осмотрел с вниманием. и спрятал в карман шинели.
- Живете, стало быть, без московской прописки, - заключил он, - нелегально. Да и вообще, документик - с изъяном.
Рослый, подтянутый, - в портупее, в густых усах он был внушителен; эдакий служитель долга, воплощение силы, идол режима! Потолковав со мной, он глянул на Казина… И сейчас же тот заторопился, привстал, нервно шаря в карманах.
- У меня с собой только членский билет Союза, - сказал он, - я, видите ли, писатель…
- Ладно. - Капитан небрежно щелкнул пальцами. - Давайте свой билет.
- Но в чем все-таки дело? - спросил фальцетом Казин, - я что-то не пойму…
- А вам понимать и не обязательно, - отозвался капитан. Глаза его сузились, угол рта пополз вбок. - Главное, чтобы мы понимали. Вот так. А мы зря не приходим!
И при этих его словах Казин сразу потускнел, осунулся. Лицо его посерело, подернулось пылью; на нем как бы проступила печать времени, печать многих прожитых лет…
Старый пролетарский поэт, он испытал на своем веку немало! Он видел, как утверждалась эта власть, как крепла система и зрел и ширился террор. Явственно видел, какие масштабы обрело все это с течением времени. Видел, как воцарялся страх на земле, как исчезали люди, пустели дома… Поразительное дело, - под волну сталинского террора в первую очередь попали пролетарские писатели, именно те, кто славил революцию и воспевал новую жизнь! Многолюдное, мощное объединение «Кузница»
- то самое, в котором Казин состоял когда-то вместе с моим отцом - в тридцатые годы подверглось жесточайшей чистке и было истреблено почти полностью. Уцелело два
- три человека, не больше. Василия Казина судьба уберегла, помиловала, он спасся каким - то чудом - но, конечно, остался травмированным навсегда. И то, что произошло сейчас, у меня на дому, мгновенно и жутко напомнило ему былое…
Хотя почему, собственно, - былое? Речь - то ведь идет здесь о начале пятидесятых годов; Сталин еще жил тогда (ему оставалось до смерти всего лишь несколько месяцев
- но мы ведь не знали об этом!) Сталин жил еще, и дух эпохи был, по сути, прежним…
- Писатель, значит, - проговорил капитан, листая удостоверение Казина - небольшую, красную, тисненной кожи книжечку. - Так… Ну, а здесь. - Он кивнул в мою сторону. - У вас - что? Какие дела?
- Да в общем, никаких, - растерянно забормотал старик. - Зашел в гости - и все… Какие тут могут быть дела?
И глядя на него, я понял: теперь у нас и действительно дел уже не будет никаких. Он напуган. Он больше не поможет мне ничем.
Капитан вернул ему билет. Поднес руку к козырьку. Щелкнул каблуками. И круто поворотившись ко мне, сказал:
- Ну, а вам придется пройти со мной.
- Вы что же хотите, - спросил я, - арестовать меня, что ли?
- Там видно будет, - пожал плечами капитан, - разберемся. Проверим.
Он осмотрелся - окинул цепким, щупающим взглядом комнату.
- Кстати и здесь - в помещении - тоже надо проверить кое - что…
- А ордер на обыск у вас имеется? - быстро спросил я.
- Ишь, каков! - усмехнулся капитан. И подмигнул своему напарнику. - Разбирается в законах; стреляный волк…
И затем добавил - как бы играючись, шутя:
- Формального обыска мы делать вовсе и не собираемся - успокойся. Просто, хотим посмотреть… Вот, например, - интересно: что у тебя в столе?
- А что там может быть? - Я развел руками. - Не знаю… Да Господи, смотрите, пожалуйста!
И тут же я вспомнил, сообразил: в столе лежит мой нож. И меня всего словно бы обдало холодом. Я сказал - осторожно, вкрадчиво, с запинкой:
- Пожалуйста - о чем разговор! Но… Что вас, все же, интересует?
- Многое интересует, - веско произнес капитан. - Многое. Но если конкретно - некоторые острорежущие предметы…
Напарник его (толстогубый, веснушчатый, с сержантскими лычками на погонах) уже стоял, пригнувшись, возле стола; гремел ящиками, рылся в них, шуршал.
"Вот, сейчас, сейчас! - Я напряженно, с волнением следил за каждым его движением.
- Сейчас он распрямится, вынет руку - и там блеснет финяк, тот самый "острорежущий предмет"…
Я волновался не зря, не случайно. Дело в том, что финские ножи считаются - на основании уголовного кодекса - запрещенным "холодным оружием". Оружием, подлежащим официальной регистрации, наравне с огнестрельным. Тайное хранение его преследуется законом; за это обычно дают по суду до двух лет тюремного срока.
Мысль эта зигзагом прошла у меня в голове и тотчас же - заслоняя ее - всплыла из глубины другая:
"Но, черт возьми, как же они узнали? Кто им мог сообщить об этом - кто? Кто?"
И явилась третья, горестная и трезвая мысль: "Кто же еще мог, кроме Наташи? О ноже, - о том, где он хранится, - знала ведь только она. Только она одна!"
Сержант, наконец, распрямился - извлек из ящика руку… Рука его была пуста.
Пуста! Это было непостижимо. Я посмотрел на раскрытую его ладонь, на корявые пальцы с темными панцирными ногтями - и словно бы облачко прошло по моему сознанию. На мгновение мне почудилось, что все это бред, галлюцинация. Нож есть, конечно, - он лежит в ладони! - но только я его почему-то не вижу…
В следующую секунду - той же самой рукой - сержант поскреб в затылке. Перекатил глаза в сторону начальника. И между ними произошел стремительный беззвучный диалог. Они изъяснялись глазами и знаками.
"Нет?" - спросил капитан, изгибая бровь. «Нет», - ответил сержант, помотав головой. "А ты - уверен?" - прищурился капитан. - "Ты хорошо искал?" - "Так точно,
- заявил сержант, упрямо подняв подбородок, выпятив грудь. - "Ошибки быть не может!"
- "Ну, ладно", - кивнул капитан. И посвистал, топорща усы, вытянув губы. И задумчиво сдвинул фуражку на лоб. - "Жалко, конечно… Но что ж поделаешь!" - Решительным жестом оправил он ремни портупеи, скрипнул револьверной кабурой. - "Ничего, обойдемся и без этого!"
Он подступил ко мне вплотную и твердо взял меня за рукав.
- Теперь - пойдем, - сказал он, - прошу… И давай сразу договоримся: без фокусов! Я шуток не люблю!
Тон его был жесток, суров. Но лицо выражало недоумение; исчезновение ножа озадачило его, сбило с толку. Впрочем - так же, как и меня самого!
Меня, пожалуй, даже еще сильнее…
Мы вышли вместе с Казиным. На улице старик сразу отстал, свернул куда-то. И последнее, что я увидел - была исчезающая, тающая во мраке, согбенная его спина.
Свободное копирование
