Допрос

    - Ну, так что,  - сказал капитан,  - как будем говорить? Начистоту, по душам, или - как? Может, хватит кривляться? Куда ты все-таки перепрятал нож?

    - Я кривляться вовсе и не собираюсь,  - возразил я гневно.  - У меня все - чисто… Но ведь с вами нормально говорить невозможно, нельзя!

    - Это почему же - невозможно?  - спросил, посмеиваясь, капитан.

    - Да потому что, вы все тут - как бараны…

    Разговор этот происходил в шестнадцатом отделении милиции, в кабинете начальника опергруппы, Олега Михайловича Прудкова (так, уже по приходе в отделение, отрекомендовался мне капитан). Он помещался теперь за столом, в полумраке, а я - напротив, поодаль, на табуретке.

    Я сидел там и корчился, облитый резким, слепящим светом лампы, направленной мне в лицо.

    Картина эта была мне знакомая, давно уже надоевшая, опостылевшая до тошноты. Когда-то в молодости я сиживал так во многих местах - на Кавказе, на Дону, на Украине… В последний раз это было пять лет назад, в Конотопе,  - захолустном украинском городке,  - откуда как раз и начался долгий мой северный путь арестантских мытарств и последующих превращений; превращений, закончившихся нынешним приездом в столицу. И никак не думал я, не гадал, что все может повториться, вернуться снова… Однако - вернулось! Повторилось в точности, во всех деталях. И сознавать это было горше всего.

    Горше всего!  - ибо сам - то ведь я уже был не прежний…

    Раньше я, в подобных обстоятельствах, никогда не терялся, твердо знал, что делать, и уверенно вел свою игру. Игра эта заключалась всегда в том, чтобы перехитрить, обмануть противника - того, кто сидит по другую сторону стола.

    Для этого - в российской уголовной практике - имеется немало способов. Наиболее испытанный, надежный здесь - прием сугубо игровой, балаганный, скоморошеский. Но прежде, чем продолжить сюжет, может быть, есть смысл остановиться на минуту, и потолковать именно об этом? «Скоморошество» - явление истинно русское, национальное, коренное. И оттого, я думаю, познакомиться с ним будет вам интересно… Существует мнение, будто слово «скоморох» произошло от греческого «скоммрах», что означает: «смехотворец». Что ж, пожалуй. Не надо только путать причину со следствием. Литературное определение, возможно, и впрямь пришло из Византии. Но нас сейчас интересует суть вопроса. А суть заключается в самой природе смеха,  - которому (так же, впрочем, как и слезам) учить народ не было надобности… Скоморошество - вообще говоря - типичное порождение средневековья. Нечто подобное легко обнаруживается в Германии (шпильманы) или, например, во Франции (труверы). Российский вариант, естественно, имеет свою специфику. Заключается она - прежде всего - в том, что России, в ту далекую пору, приходилось преодолевать многие чужеродные влияния. Монгольское иго длилось долго и оставило заметные следы! И вот, пытаясь их преодолеть, народное самосознание выработало особую категорию смеха. Смеха иронического, многопланового, лукавого - такого, где автор, якобы, развенчивает все. Глумится над самим собой, и, одновременно,  - над властями. И не щадит также и окружающей публики, критикует местные традиции и нравы… Причем подается эта критика не в форме прямого осмеяния, а именно - лукаво, по-скоморошески. В сущности, это некая форма фольклорного шутовства. Скоморохи и являлись как раз странствующими шутами, балаганными лицедеями - полунищими, бездомными, вечно кочующими по проселкам и ярмаркам Руси.

    И в этом смысле они были очень близки к другому деклассированному слою: я имею в виду бродячих мелких торговцев, коробейников, иначе именуемых "офенями".

    Скоморохи и офени - родственники, кузены. Сближает их кочевая сущность ремесла, образ жизни… И есть еще одна любопытная деталь, роднящая их. Дело в том, что и те и другие сыграли в свое время весьма заметную роль в формировании психологии российского преступного мира.

    Офени дали блатным основы тайного своего языка, "офенского жаргона", выработанного нелегальной практикой - это ведь были первые в русской истории создатели "черного рынка": беспошлинные торговцы, перекупщики краденного… И современный воровской жаргон потому - то и называется «феней» - от старого корня!

    Скоморохи же - научили блатных ироническому притворству, лукавому лицедейству.

    Наиболее отчетливо лицедейство это проявляется при столкновении с властями - в тех самых ситуациях, когда собеседники находятся по разную сторону стола…

    Наука блатного скоморошества основана - так же, как и в средние века,  - на простом расчете: "плетью обуха не перешибешь". С полицейской силой (а сила эта мощна!) лучше всего бороться хитростью. Поэтому на допросах нельзя - по правилам игры - выглядеть героем; нет, наоборот! Ты должен быть ничтожным, смешным, исполненным угодливой суетливости… Если тебя спрашивают о чем-то - говори как можно больше (только - не правду!), называй любые имена (разумеется, за исключением истинных!), если же тебя начинают бить - падай, не дожидаясь второго удара. Вопи, закатывай глаза, размазывай по полу сопли и слезы, имитируй истерику и обморок, словом - играй!

    Я знал эту науку неплохо; в былые годы она не раз меня выручала. Но сейчас я уже не мог, не в силах был вести старую игру. Я устал. Мне все надоело. Да к тому же и оснований для такой комедии теперь не было никаких…

    - Вы - как бараны,  - сказал я,  - уперлись лбом в одно… И никак вас не своротишь… Где нож, да где нож? А откуда я знаю - где? Не знаю! Не имею ни малейшего понятия!

    - Но все же, он - был?  - стремительно спросил, подаваясь ко мне, Прудков,  - хранился? В ящике стола - ведь так?

    - А какое это имеет значение?  - проговорил я, ссутулясь, стиснув руки в коленях.  - Его же ведь нету! И вообще, почему вы на этом так настаиваете? Откуда у вас, черт побери, уверенность, что он действительно - был, что все это - точно?

    - Ну, как же,  - отозвался Прудков,  - как же!

    И шевельнувшись в полумраке, поднял руку - потрогал усы.  - Поступили сигналы… От человека, близко тебя знающего.

    - Так вы, значит, вербуете школьниц,  - горько усмехнулся я,  - детей.

    - Почему детей?  - удивился Прудков. Он искренне удивился; я уловил это сразу.  - Каких детей?

    - Ну, вообще… А разве это - не в ваших правилах?

    - Что ж, иногда бывает,  - рассеянно пробормотал он, пригибаясь и шурша бумагами,  - бывает… Почему бы и нет? Устами младенцев - как известно - зачастую глаголет истина… Но в данном случае у нас имеются другие, более веские показания.

    Он с шумом захлопнул какую-то папку, отодвинул ее, откинулся в кресле.

    - Более веские! Показания человека проверенного, партийного.

    - Ага, ну, теперь понятно,  - сказал я,  - речь идет, стало быть, о моем друге Ягудасе!

    - А вот это уже неважно,  - заявил капитан.  - Кто бы он ни был, главное то, что он

    - достоин доверия… И знает о тебе все. Решительно все.

    - Но все же донос его ложен, фальшив,  - воскликнул я.  - Да, да! Вы сами видите! И я вообще не пойму, чего вы хотите, чего ищите? Ведь если мой арест связан только с этим…

    - Ну, не только - с этим,  - густо проговорил Прудков,  - не только. Если бы дело заключалось в одном этом ноже,  - мы бы уж как-нибудь добились ордера на обыск! Но это, так сказать, дополнительный штришок. Хотя, конечно, штришок существенный. Он мог бы хорошо дополнить общую картину… Но, в сущности, картина и без того уже имеется - и весьма впечатляющая! Достойная кисти Репина.

    - И что же там - на этой картине?

    - Много, сказал он,  - много чего. Ну, прежде всего, сама биография… Ты ведь по линии матери - кто? Белогвардеец! Внук казачьего генерала Денисова, который находится сейчас в эмиграции… В самом гнезде…

    - Это уж не моя вина,  - возразил я.

    - Не перебивай!  - Он резко - кулаком - ударил по столу.  - Что это еще за манера? Ты, я вижу, распоясался. Споришь, дерзишь… Наверное, забыл, где находишься? Ну, так здесь тебя приведут в чувство, будь уверен! И пока я еще добрый - цени это.

    - Ценю,  - сказал я.  - Но все же я хотел бы задать один вопрос…

    - Вопросы задаю здесь я!  - тихо, проникновенно, сказал капитан.  - Твое дело - отвечать, когда спрашивают. И отвечать толково, ясно? Вот так. Надеюсь, понятно? Тогда продолжим. Итак - биография…

    Он оперся о стол локтями, сложил кисти рук и начал перечислять - поочередно загибая пальцы.

    - Белогвардейская родня - раз. Уголовное прошлое - два. Мы запросили Центральный тюремный архив и знаем теперь всю подноготную… Ты ведь кто? Майданник, поездной грабитель. И к тому же, рецидивист. Неоднократно судимый - это три… Вот, таков общий фон! Ну и на этом фоне - твое последнее деяние. Вместо того, чтобы после лагеря прибыть, как положено, на место поселения, ты что сделал? Скрылся, бежал. И затем появился в Москве - в режимном городе - нелегально, без прописки. Таким образом, ты нарушил сразу два пункта в существующем законодательстве. Сразу два!

    Прудков помолчал с минуту - посапывая и раздувая усы - и потом раздельно, медленно:

    - Ты спрашивал, чего мы, дескать, хотим? Так вот, мы хотим точно знать: зачем ты сюда приехал? С какой именно целью? Кого из старой своей кодлы успел разыскать? Какие гастроли здесь намечаешь?

    - Я вам с самого начала уже объяснил,  - устало проговорил я,  - объяснил все: с какой целью и зачем… Но вы же не верите. То вам нож подавай, то еще что-нибудь…

    - Мы хотим знать правду,  - грозно возвысил голос Прудков.  - Правду! Только ее! Во всех деталях! Вот так. А эти фокусы, разговорчики о поэзии - это все ты прибереги для других дураков.

    - А для таких, как вы, что же конкретно, нужно?

    - Ну, знаешь, ты мне надоел,  - сказал капитан. И поднялся, громыхнув креслом. И я невольно сжался, притих, ожидая расправы, уже сожалея, что - обнаглел, переборщил, забыл науку…

    - Ты у нас все равно - заговоришь!  - капитан потянулся к звонку.  - Все равно!  - И сильно, зло, надавил пальцем кнопку.  - Росколешься, как грецкий орех… Поэт! Таких поэтов мы видали.

    И когда за моей спиной растворилась дверь и четко грохнули каблуки конвоя,  - он коротко приказал:

    - В камеру!