Поэт Василий Казин появился у меня спустя неделю. Это был маленький, плотный, весьма энергичный и подвижный - несмотря на возраст - человек.
Держался он вольно, по-простецки, говорил с добродушным юморком.
- Эге, вот ты стал какой! - заметил он, снимая пальто. - А ведь я тебя помню совсем пустяковым…
И он раздвинул пальцы и показал:
- Эдаким вот - с вершок.
Я пригласил долгожданного гостя к столу. К приходу его мы с матерью приготовились загодя; она прибралась в комнате, принесла необходимую посуду, а я - на последние сибирские свои сбережения - купил вина и водки. Мы уселись - и я потянулся к бутылке. Казин сейчас же сказал, подняв предупредительным жестом ладонь:
- Нет, нет! - Широкое крестьянское лицо его сморщилось лукаво. - Нельзя, не потребляю. Я голубчик, свою норму давно уже выполнил… Выпил свою цистерну… Вот чайку - это да! С превеликим моим удовольствием.
И приняв в руки горячий, повитый паром, стакан, - вздохнул:
- Не пью - жаль. А когда-то… С друзьями, с твоим отцом - хо-го! Хотя он - то, правда, особым пристрастьем не отличался, слишком уж был, я бы сказал, суров. Баловался довольно редко… Но вот зато с Сережей Есениным, с Пашей Васильевым, с теми - да! И как еще! Эх, да что. Было время, было, - попили, пошумели.
Я, очевидно, напомнил ему молодость, он как-то вдруг размяк и увлекся… И долго - с умилением, с влажным отблеском глаз, - вспоминал минувшие годы и старых товарищей, шумные сборища, пирушки, споры.
Затем он попросил меня показать стихи.
Я несмело вручил ему пачку рукописных листов. И он - расчистив место на столе - склонился над ними. И какое-то время листал страницы, иногда над чем-то задумывался, - возвращался к прочитанному - и что-то подчеркивал, отмечал. И задумывался снова.
Я сидел, притихнув и почти не дыша. В этот самый момент - я сознавал это, чувствовал - решалась моя поэтическая судьба; шел как бы первый профессиональный экзамен. Ах, как я хотел его выдержать! И как я боялся - глядя на склоненное это лицо, вдруг ставшее отчужденным и властным - боялся увидеть там выражение скуки и разочарования, тень неловкого замешательства, небрежную, скептическую складку у губ!
Но нет - все, вроде бы, обошлось… Он, погодя, сказал мне, улыбаясь:
- Неплохо, да… В общем - неплохо! Есть, конечно, срывы, промахи, болтовня; я это все отметил. Там, где ниже уровня - прочерк. Но есть также, и добротные вещи, удавшиеся. Написанные образно, точно. Главное - точно! Вот, гляди.
Он захрустел страницами. Ударил по бумаге ногтями:
- Гляди, - сказал, - тут! И еще - тут. И это… Видишь, стоят крестики? Значит, годится. Давай так договоримся: все, что - с крестиками, ты перепишешь аккуратненько и принесешь мне. Думаю, кое - что удастся пристроить…
- Что ж, - проговорил я вздрогнувшим от счастья голосом, - спасибо.
- Ах, ну да что - спасибо! - ворчливо отмахнулся Казин, - при чем здесь - спасибо? Я, голубчик, делаю все это не из вежливости, не "за спасибо" - отнюдь! В искусстве нет скидок на личные отношения. Вообще - ни на что… Было бы плохо - уж поверь: при всей моей доброте… Хоть ты и сын давнего друга… Нет, ты, безусловно, поэт! И в этом - то вся суть.
- А что вам больше всего понравилось? - поинтересовался я тогда, - больше всего?
- Н-ну, что? - поджал губы Казин. - Ну вот, хотя бы… - Он заглянул в рукопись. - Стихи о возвращении. Тут есть неплохие строчки. Например: "Я с юностью бездомною прощаюсь. Я к суете столичной приобщаюсь. Я возвращаюсь! Словно конь стучу подковами; я странен москвичу. Кручу табак. Не замечаю луж. Сутуловат, размашист, неуклюж".
И потом - подняв ко мне лицо:
- А ну-ка, прочти дальше сам, - предложил он. - Хочу послушать, как это звучит.
Он облокотился о стол, подпер пальцем висок. И я начал читать, вернее - подхватил, продолжил:
Медведица над позднею Москвой,
возвышенного таинства полна.
Ах, сколько раз, казалась мне она
в горах Алдана - ложкой суповой!
Слетает на ладонь апрельский снег.
Снег, теплый снег.
Реклам холодный свет.
Шумит столица. Кружится столица.
Так просто в этом сонме заблудиться…
Внезапно в дверь постучали. Наташа! - решил я, осекшись на полуслове. Только она одна и могла явиться ко мне в столь поздний час. И невольно губы мои расползлись в улыбке, расплылись…