Москва купеческая - 98

ГЛАВА V

Февральская революция разразилась для Моск­вы — как, впрочем, и для всей России — неожидан­но. Правда, после убийства Распутина вся страна жи­ла в ожидании каких-то грядущих событий; счита­ли неизбежным, что что-то должно произойти, что так, как раньше, продолжаться не может, но все-таки, когда в конце февраля из Петрограда стали прихо­дить сведения, что перед булочными и мясными лав­ками хвосты и что население недовольно отсутствием или недостатком съестных продуктов, то никому ре­шительно не приходило в голову, что Россия нахо­дится накануне грозных событий, что переворачива­ется страница ее многовековой истории и что не толь­ко приходит конец прежнему режиму, но и вообще  все человечество вступает в новую эру своего суще­ствования.

Между тем, именно в Москве, где находились ру­ководящие органы всероссийских общественных ор­ганизаций, где, несомненно, был центр всей русской общественной жизни, можно было ожидать, что в тех кругах, которым было суждено придти на смену деятелей старой власти, что-либо знали или к чему-либо определенно готовились. Ни в Земском союзе, руководителю которого суждено было стать главою будущего правительства, ни в какой другой группи­ровке, никто не подозревал, что революция так близ­ка и главное, что она произойдет сама собою, без какого-нибудь внешнего толчка. Конечно, в Москве, как и повсюду, очень много говорили и о «дворцо­вом заговоре» и о «дворцовом перевороте».

Называли и имена некоторых именитых москвичей, прежде всего — А. И. Гучкова и несколько реже — А. И. Ко­новалова. Но, может быть, именно потому, что в Мо­скве их хорошо знали, мало кто верил в серьезность такого начинания .

Я очень хорошо помню то «ультрасекретное» за­седание в квартире московского городского головы М. В. Челнокова, о котором упоминает Н. И. Астров в своих воспоминаниях, приведенных Т. И. Полнером в его жизнеописании кн. Г. Е. Львова. На этом засе­дании Г. Е. Львов рассказывал своим собеседникам — нас было человек 10-12 — о своих беседах с «заго­ворщиками», с теми, кто как тогда думали, этот «двор­цовый переворот» подготовляет.

Н. И. Астров уди­вительно верно передал то впечатление какой-то «не­ловкости», которая создалась у тех, кому в тот ве­чер довелось слушать Г. Е. Львова. Всем было ясно, что назревают грозные и трагические события, — кн., Львов, давая общий обзор положения в Петербурге и в армии, сделал его в необычайно пессимистиче­ском тоне, — и никто не знал, что надо делать, а, может быть, и не понимал сущности происходящего.

В той же книге Полнера приводится свидетельст­во и М. В. Челнокова, в гостиной которого мы тогда сидели, подтверждающее оценку Астрова и также устанавливающее, насколько кн. Г. Е. Львов был да­лек от этих, не казавшихся серьезными «конспира­ции».

С этого собрания мне пришлось идти вместе с моим большим другом — по общественной работе в городской думе и в Союзе городов, — С. В. Бахру­шиным, будущим лауреатом сталинской премии. У него настроение было необычайно подавленное; по­ложение казалось ему безнадежным и безысходным. Общественная Москва жила тогда исключительно ра­ботой на военные надобности, главным образом в области так называемой красно-крестной деятельности.

Бахрушину, как и мне, казалось, что если про­изойдут крупные революционные беспорядки, то они непременно вызовут военную катастрофу, следствием которой будет занятие немцами большей части Рос­сии, в частности — Москвы.

Единственным забавным моментом, как мне пом­нится, на фоне обрисовавшейся перед нами мрачной картины, было упоминание имени М. И. Терещенко, которого в Москве знали очень мало. Его обществен­ным стажем было председательство в Киевском Во­енно-промышленном комитете; знали, что он — один из магнатов свекло-сахарной промышленности, что для чина и для приобретения и придворного звания он служит чиновником особых поручений при конто­ре Императорских театров в Петрограде, что он свет­ский и весьма приятный в обхождении человек, но никто не мог себе представить, что это и есть один из главных конспираторов.