Москва купеческая - 91

В начале десятых годов текущего столетия, в Мос­кве, а может быть и в Петербурге, очень много гово­рили об «экономических беседах», об «единении науки и промышленности». Под этими названиями разумелись собрания, которые с 1910 года имели место у А. И. Коновалова, на Малой Никитской, а впослед­ствии у П. П. Рябушинского, в «Третьяковском» доме, на Пречистенском бульваре. О них много рассуждали, стремились быть приглашенными, читали в газетах от­четы о происходивших собеседованиях, словом рас­сматривали их, как одно из самых крупных явлений торгово-промышленной активности того времени. Вряд ли, однако, ныне вспоминают о них, сорок с лиш­ним лет спустя. Теперь можно отнести эти нашумев­шие когда-то беседы в число достижений торгово-промышленной общественности.

Инициатором бесед был А. И. Коновалов. По Коммерческому институту он был знаком, часто близок со многими профессорами-экономистами. Технически организовать встречу науки и промышленности было нетрудно: нужно было просто позвать тех и других к себе, «чай пить». Александра Ивановича в Москве любили, на приглашение его откликнулись, и тогда и начались «беседы».

У Коновалова собрались раза три-четыре. Я уже указывал, что в это время он несколько отходил от  общественной работы. Беседы продолжались, но уже в особняке Рябушинского, в большой зале его пре­чистенского дома.

Мне довелось бывать на этих собраниях почти с самого начала их возникновения. Кажется, я не был только на первом. Я уже говорил, что попал на них, как «человек науки». Ввел меня туда А. А. Мануйлов.

Но был и другой московский деятель, о котором, боюсь, нынче все забыли, но который в культурной жизни Москвы играл первенствующую роль: С. В. Лурье. Не устану повторять, что это был один из самых примечательных людей, связанных с торгово-промышленной средой тогдашней Москвы.

Он много помог Рябушинскому в организации дальнейших со­браний. К сожалению, задача оказалась неразрешен­ной. Общения между наукой и промышленностью не произошло, и об этих собраниях можно вспоминать, как о приятно проведенных вечерах, но не более. А между тем, по замыслу, именно на такого рода собра­ниях могла бы выработаться та «идеология» москов­ской буржуазии, отсутствие которой так сказалось в эпоху февральской революции. На ком вина? При­ходится думать, что не нашлось людей, которые могли бы стать подлинными руководителями, настоящими лидерами. Может быть, один Лурье понимал, что нуж­но делать. Помню, как он горько жаловался, что от больных вопросов хотят отмахнуться.

Воспоминания о С. В. Лурье наводят меня на мысль сопоставить экономические беседы у Рябушин­ского и философские собрания у М. К. Морозовой (С. В. Лурье и там, и тут играл заметную роль). «Мо-розовские» собрания были, несомненно, крупным мос­ковским достижением. В развитии философской и от­части религиозной мысли в Москве они сыграли весь­ма значительную роль. Во-первых, они удались. Со­брания Рябушинского не «выковали» идеологию «класса производителей». Собирались, пили чай, очень хорошо сервированный, «говорили», вернее сказать, — «участвовали в прениях», и этим дело кончалось. Боль­шое значение имела недостаточность подготовки этих собеседований. По личному опыту помню, как трудно было говорить, когда просили «сказать несколько слов». Приходя на собрание, не знали, о чем будет беседа. Поэтому почти всегда говорившие оставались в плане «общих мест». Да и говорили-то всегда одни и те же. А на собраниях бывали весьма замечатель­ные люди. Помню, например, что на одном из таких собраний многие из москвичей в первый и единствен­ный раз слышали П. Г. Виноградова. Председатель­ствовал обычно, и делал это прекрасно, — профессор С. А. Котляревский.

На одном собрании выступил П. Б. Струве: это было одно из первых выступлений редактора «Осво­бождения» в буржуазной среде. Он читал доклад на тему о развитии производительных сил в России. Естественно, что докладчик подчеркнул необходи­мость условия незыблемых осуществлений права, рав­ного и одинаково обязательного: «Необходимо изве­стное политическое спокойствие и довольствие на ос­нове осуществления права и порядка, не мирящегося с произволом, откуда бы он ни исходил».

В происходивших прениях было указание на зна­чение политически старого вопроса. «Обсуждая меры специального характера, — заявил один из ораторов, — которые были бы полезны для улучшения народ­ного хозяйства, мы не найдем выхода и вращаемся все время в заколдованном кругу. В этом кругу спе­циальных мероприятий нет точки опоры, инвестиро­вание которой ставит вопрос о рынке сбыта. Расши­рение рынка стоит в зависимости от поднятия поку­пательной силы населения. Надежды на внешний ры­нок не может быть, так как внешний рынок завоеван другими. Сколько бы мы ни искали философского камня, мы не найдем его на пути поисков специаль­ных мероприятий, и мы естественно переходим к не­обходимости осуществления общих мер. Хотя эти ме­ры не дают быстрых эффектов, но зато будут иметь прочные результаты. Необходимо устранить препят­ствия для осуществления общих мер. Промышленный класс заинтересован в их осуществлении, но досель его удельный политический вес вне сферы узко прак­тических вопросов — крайне недостаточен.

Доселе нет промышленной группы, как политической организа­ции, влиятельной и авторитетной, которая имела бы влияние на общее направление политики, и разрешение проблем, затрагивающих народные слои. Правитель­ство будет прислушиваться к голосу промышленности в широких вопросах политики, когда оно почувствует в представителях промышленности силу, и для этого они должны сойтись с общественными элементами и определенным образом, с определенной программой, войти в политическую жизнь страны. Общественные и промышленные элементы одинаково заинтересованы в вопросе поднятия экономических сил страны, внут­реннего рынка и потребительских масс. Это создаст почву для сближения и контакта между ними».

Это выступление рассматривалось, как призыв к сближению промышленников с интеллигенцией. Было мнение, что раньше промышленность в интеллигенции не нуждалась. Никакого общения между «купцами» и лицами свободных профессий не было. Весь уклад об­щественной работы в современных условиях  произ­водства зиждется на интеллигенции.

Министр народного просвещения Л. А. Кассо, сам еще недавно профессор Московского университета, уво­лил трех профессоров университета. В знак протеста, большое количество профессоров и приват-доцентов подали в отставку, и университет оказался разгром­ленным. В общественных кругах Москвы это вызвало сильное волнение, и отдельные группы стали резко и определенно реагировать против действий правитель­ства по отношению к университету. Московские про­мышленники не остались безучастными к разгрому старейшего русского университета. В газете «Русские ведомости» появилось открытое письмо нижеследую­щего содержания:

«Бывают моменты в жизни общества, когда его молчание может быть истолковано, как знак сочувствия. Не порочит людей уступка матери­альной силе. Иное поражение почетнее победы. Но отказ от всякой защиты дела в области права и правды, есть уже несомненный симптом пора­жения и разложения духовных сил общества.

Мы, нижеподписавшиеся, члены торгово-про­мышленной среды, в сознании того огромного значения, какое имеет, в сфере нашей деятельно­сти, высшее образование, не считаем себя в пра­ве молчаливо присутствовать при том распадении высшей школы, которому нам приходится быть свидетелями.

Мы являемся убежденными сторонниками необходимости настойчивой и непреклонной борьбы со студенческими забастовками, но полагаем, что борьба эта не может вестись средствами, ко­торые затрагивают в корне все существование высшей школы.

Нелепые, а подчас даже преступные приемы насилия и обструкции, к которым ныне прибегает кучка фанатиков, не могут класть клейма на те мотивы, которые легли в основание отношений к учащейся молодежи, не могут стать точкой от­правления и оправдания всех мероприятий, на которые, видимо, ныне решилась правительствен­ная власть.

Молодежь вообще, а русская интеллигентская в особенности чрезвычайно чутка к вопросам пра­ва и правды и ни на что так быстро не, реагиру­ет, как на нарушение таковых. Это ее свойство, давая ей подчас выдающуюся моральную силу, дает, вместе с тем, каждому желающему руково­дить ею верное указание того пути, которого сле­дует держаться.

Революционная волна среди нашей учащейся молодежи уступила, за последние годы, несомнен­ному стремлению отдаться делу учения. Можно с уверенностью сказать, что еще несколько меся­цев назад подавляющие массы студентов были со­вершенно чужды мысли о каком-либо активном протесте.

Если эти протесты, в силу последних меро­приятий правительственной власти в сфере выс­шей школы, ныне состоялись и вылились в рез­кую, подчас даже антикультурную форму, то не-  ужели, со спокойной совестью, можно самую выс­шую школу делать объектом воздействия. Нет, в великом деле народного строительства гнев пло­хой советчик, и одними приемами материальной силы не улаживаются конфликты, так глубоко за­трагивающие духовные силы русского народа.  Плохую услугу оказывает общество правительству и стране, когда в моменты их духовного разлада оно своим молчанием дает правительству повод думать, что за ним моральная поддержка страны».

Следует 66 подписей.

Инициатива этого письма принадлежала А. И. Ко­новалову, П. П. Рябушинскому и С. И. Четверикову. Текст был выработан таким образом, чтобы получить возможно большее число подписей, и не из одного только «левого» лагеря.

Это в известном смысле и уда­лось: так, в числе подписавшихся был например Ни­колай Владимирович Щенков, лидер московской груп­пы октябристов, но, конечно, главная масса подписав­шихся была кадеты и будущие прогрессисты. Но это были все представители самых крупных предприятий. Какая-то газета подсчитала финансовую мощь поста­вивших подписи и определила ее в полмиллиарда зо­лотых рублей.