Москва купеческая - 68

Московская биржа помещалась на Ильинке, на Карунинской площади, в самом центре Китай-Города. Это было большое здание, греческого стиля, с ши­рокой, но не длинной лестницей. Главный вход был всегда закрыт, в биржевой зал проникали боковым входом, где стоял монументальный служитель и про­верял входные билеты. Впрочем, он почти всех знал в лицо и никогда не ошибался.

Биржевой зал был довольно большой, не такой, конечно, как на бирже в Париже, и занимал почти весь нижний этаж здания. Была еще только длинная и узкая зала собраний выборных. Всё остальное со­ставляло помещение, где собирались посетители бир­жи.

Их было две категории: хлопчатобумажники и во­обще текстильщики, и «фондовые». Собственно го­воря, только последние и ходили на биржу, чтобы за­ключать сделки. Текстильщики же там бывали по при­вычке, — повидать знакомых и узнать новости. После биржевого собрания шли завтракать.

У каждой группы и у каждой текстильной отрас­ли были свои места, где собирались всегда одни и те же лица. Надо сказать, что далеко не все посеща­ли биржу: с точки зрения дела, ходить туда было не­зачем. Помню, нам всем казалось, что «фондовые» шумят и кричат без удержу. Но если сравнить москов­скую биржу с парижской, уже не говоря про Амери­ку, (Я был в Нью-Йорке в последний раз в 1925 году.) то пришлось бы придти к выводу, что бирже­вое собрание проходит спокойно и тихо, — степен­но. Да и число посетителей было совсем не так ве­лико, и объем сделок не так велик, как в Петербурге, а количество котируемых бумаг не могло сравнить­ся с западно-европейскими биржами. Но, конечно, нужно сказать, что в Москве, вероятно, большая часть — в процентном отношении — деловой жизни про­ходила вне биржи.

Канцелярия, секретариат и самый Биржевой ко­митет помещались во втором этаже. Собственно го­воря, у Биржевого комитета никакого помещения небыло, — был кабинет председателя, где и происхо­дили заседания комитета. Отдельные члены, прихо­дившие работать по отдельным отраслям деятельно­сти комитета, что, главным образом, выражалось в подписи, работали в том же самом помещении.

Кан­целярия была не велика; расположена в небольших, но очень высоких комнатах. Во главе находился «пра­витель дел» Н. М. Ремизов, брат писателя, найденовский племянник, о котором я уже говорил. Долж­ность свою он занимал с «найденовских времен»; впро­чем не он один, почти весь состав был с того же вре­мени, да и самое здание было выстроено при том же председателе. Н. М. Ремизов был очень тихий чело­век, но очень требовательный. Он до мельчайших подробностей знал делопроизводство, обладал отлич­ной памятью и был ценным сотрудником. На него всегда можно было полностью положиться и быть уверенным, что он сделает так, как нужно.

Затем шли три секретаря: В. И. Мосальский, А. Г. Михайловский и С. А. Иверонов. Собственно говоря, это были не секретари, а чиновники особых поруче­ний. Они занимались разработкой поручаемых им осо­бо крупных вопросов, составляли проект доклада, устанавливали окончательную редакцию и подбирали материалы, которые отправляли в министерство. Если вопрос проходил через особую комиссию, или сове­щание, то в таковых они секретарствовали.

В. И. Мосальский был серьезный и талантливый экономист, ученик А. И. Чупрова, и мог претендовать на гораздо более видную карьеру, чем секретарство в Биржевом комитете, но какие-то семейные условия и свойство русской души помешали ему в жизни. Правда, Коновалов, при Временном Правительстве, пригласил его в Петроград, на какой-то высокий пост по министерству торговли, но это было уже совсем не то. Все главные доклады проходили через него. Думаю, что за редкими исключениями они бывали удачны.

Главной его специальностью было писать текс­ты речей, которым надлежало быть произнесенными разными лицами от имени Московской биржи. Неко­торые не хотели себя утруждать, другие знали, что с этим делом не справятся. Мне он также два раза приготовил текст моих выступлений и оба раза пре­красно.

Один раз это было по случаю приезда, во время войны, итальянской делегации, во главе с мар­кизом де ла Торретта. Представительство свалилось на меня. Третьяков «дипломатически заболел», я не знал, что сказать, а времени не было. (Я учился (и не выучился) итальянскому языку у помощ­ника итальянского Консула в Москве, Сесса. Переводил Пушкина на итальянский язык.)

 Мосальский написал короткую, но красивую речь. Ее отлично пе­ревел известный русский знаток Италии и Данте, ко­торый тогда работал «волонтером» в одном из отделов Союза городов, — почему я и смог к нему обратить­ся. Я успел вызубрить речь, и она имела немалый успех.

Другой раз это была речь, которую я, как глава делегации Биржевого комитета, должен был сказать в особом совещании министерства финансов, под председательством Барка, по вопросу о введении на­лога на пряжу. Вопрос в комитете рассматривался в комиссии, под моим председательством и при секре­таре Мосальском. Естественно, что он подготовил — и сделал это «по первому классу» — мое выступление.

А. Г. Михайловский был братом известного, а по­том, кажется, знаменитого, В. Г. Михайловского, — статистика, служившего в Московской городской управе. Братья были очень похожи друг на друга, но, в силу какой-то семейной истории, между собой не разговаривали, что, конечно, не мешало ни тому, ни другому быть прекрасными статистиками. Все вопро­сы, куда входила статистика, шли через Михайлов­ского.

Наконец, — С. А. Иверонов. Он был крупным чи­новником в отставке. Не припомню его специально­сти. Знаю, что он занимался пересмотром артельного законодательства. Он не был яркой фигурой на бир­жевом фоне.

Был еще Н. А. Куров, заведующий железнодо­рожным отделом, отец музыкального критика Н. Н. Курова, о котором так трогательно вспоминает К. А. Коровин. Куров был сослуживцем Г. А. Крестовникова по Курской железной дороге, когда будущий предсе­датель Комитета служил в ее правлении. Куров зани­мался железнодорожными вопросами. Их было, разу­меется, немало, в частности — в области тарифной политики. Но его работа происходила как-то обособ­ленно. Он был необычайно важен, признавал автори­тет только одного председателя, совсем не считался ни с Ремизовым, ни даже с Комитетом. Третьяков все собирался его «подтянуть», но дело это не вышло. Я слышал его раз в Петербурге, в Союзе Съездов, и должен сказать, что к его выступлениям специалисты весьма прислушивались.

Была еще библиотека, очень значительная, сособранная Н. А. Найденовым. Там были ценнейшие ве­щи из группы «Россика» и Найденовские издания. К моему стыду и сожалению, я это книгохранилище знаю плохо. Время было неподходящее, — война. Ре­мизов знал его очень хорошо, не раз укоряя меня за нерадение в этой области, говоря, что для библиоте­ки нужны реформы и кредит. Собирался этим занять­ся, но не успел.