«Дело врачей» в Вологде

«Дело врачей» в Вологде

Нет, не Будущим манящим

И не Прошлым, что мертво,

Жить должны мы Настоящим,

В нем лишь – жизни торжество!

Генри Лонгфелло

Известное всему миру «Дело врачей» последних сталинских лет возникло не на пустом месте. Ему предшествовали дела «местного масштаба». Примером может служить «Дело Рабиновича», около года занимавшее умы вологжан.

Доктора Альберта Клементьевича Рабиновича знал весь город. В его роддом стремились попасть все женщины: необыкновенно добрый и мягкий в общении с больными, он умел найти свой подход к каждой пациентке, успокоить и ободрить.

Первый раз его «замели» в тридцать седьмом, но после двухлетнего заключения выпустили. Какое-то время он сидел в той же камере, что и мой отец. Отсюда пошла и их дружба. Рассказывал он отцу, как его из тюрьмы возили в роддом принимать тяжелые роды у жены одного из начальников НКВД. Для роженицы все кончилось хорошо, а его отправили на несколько дней в карцер: другому начальнику не понравилась такая «операция», произведенная без его ведома.

Ассистировавшие доктору Рабиновичу коллеги, давшие подписку о неразглашении, лишь при случайной встрече на улице под строжайшим секретом передали его жене привет и некоторые подробности «дела». О них он сумел шепнуть из-под хирургической маски, пока охрана оставалась за дверями операционного блока.

С первых дней войны доктор Рабинович оказался главным хирургом медсанбата. Вблизи передовой под огнем он спас жизни тысяч раненых. Вернулся в сорок пятом и на второй же день вышел на работу в свой роддом, не дожидаясь официального приказа.

В 1951 году из дальнего района самолетом доставили в Вологду роженицу, помочь которой уже было практически нельзя. Отчаянная попытка спасти ребенка успеха тоже не имела. Операция шла в блоке, где только что покрасили стены и полы нитрокраской. По всем правилам оперировать там было нельзя, но больную привезли в коматозном состоянии, не спросив предварительного согласия. Времени для транспортировки в другой роддом не было. Персонал угорел от запахов, и в последний момент операции была допущена досадная и серьезная ошибка.

Однако, по заключению экспертов, она ни в малейшей степени не повлияла на трагический исход операции. Тем не менее возникло судебное дело. По городу поползли слухи о том, что «злодей – еврей» еще при рождении прививает детям туберкулез и другие инфекции. Мне довелось побывать на том суде, где прокурор буквально в экстазе призывал суд «сурово покарать тех, кто убивает детей во чреве матери»

Защищать в суде своего доброго друга доктора Рабиновича взялся мой отец. В нашем семейном архиве и сегодня хранится стенограмма выступления отца в судебном заседании. Помню, как тщательно готовил он свою речь, сколько официальных и неофициальных консультаций с врачами и юристами провел он в эти дни. Приходится только удивляться, как глубоко проник адвокат в сугубо медицинские проблемы дела и тонкости профессиональной врачебной этики. Он всячески стремился пресечь попытки обвинения придать делу политическую окраску.

Обвинения против доктора Рабиновича и «пособницы – убийцы в белом халате» медсестры Истоминой были столь абсурдными, а доводы адвоката столь убедительными, что суд пошел на максимально возможный по тем временам компромисс с совестью, ограничившись условным наказанием для обоих обвиняемых.

А Вологда потеряла хорошего врача: фронтовые друзья тут же пригласили его на работу в Крым, где он стал главным хирургом курорта.

В моей памяти осталось не лицо доктора Рабиновича, а сгорбленная под тяжестью прокурорских вопросов спина да нелепо смотрящиеся и при каждом ответе на вопрос очень уныло звенящие множественные фронтовые ордена и медали. Я видел их впервые: обычно он не носил даже орденские планки... Может быть, ордена тоже защитили его в суде?

Косвенно и я мог стать жертвой возникшего в ту пору массового психоза и всеобщего доносительства. Случилось это так. Первое известие о московском «деле врачей» застало меня в одной из вологодских организаций. Сотрудник по фамилии Власов с негодованием бросил мне в лицо: «Вот что ваши евреи делают с нашими вождями!». Вероятно, не смелость, а свойственная молодости запальчивость руководила мною в тот момент. Я ответил ему: «А генерал Власов – не ваш родственник?». Чиновник выскочил из комнаты с перекошенным от злобы лицом. Все присутствовавшие хранили гробовое молчание...

Вызов в КГБ последовал буквально через день. И спасло меня, вероятно, только то, что заявление Власова, утверждавшего, будто я «...взял под защиту врачей-убийц и выражал недоверие правительственному сообщению», попало в руки ответственному сотруднику КГБ, чей партийный билет незадолго до того я случайно нашел в снежном сугробе. Я разыскал хозяина через адресное бюро и вернул документ. Оказалось, что бумажник с документами был украден в ресторане, где хозяин позволил себе «принять лишнего».

Вероятно, в знак признательности он ограничился жесткой выволочкой «за болтливость». А в протоколе допроса написал: «Опрос свидетелей, присутствовавших при личной ссоре заявителя и Подольного, не подтвердил обвинений». Обсуждение этой истории со свидетелями он мне категорически запретил.

Второй сотрудник КГБ, присутствовавший при этой беседе, кажется, и по сей день живет в Вологде. Я не знаю его имени, но при встрече на улице мы раскланиваемся. Однажды он сказал мне: «А вот ведь и мы защищали невинных от оговоров! Вы бы рассказали об этом». Я выполняю его просьбу. Но знал ли он о том потерянном партбилете? Этого я утверждать не могу...