Анатолий Васильевич Семериков

СКАЖИ МНЕ, КТО ТВОЙ ДРУГ...

Эта пословица всем памятна. Но есть еще другая: «Если хочешь иметь друзей без недостатков, на всю жизнь останешься без друзей». Ее напомнили читатели моих воспоминаний: «Что же ты обо всех пишешь в розовых тонах?».

Все правильно! Друзья нашего дома были живыми людьми со своими достоинствами и недостатками. Но я их любил, а потому не могу быть просто объективным и беспристрастным. Их достоинства украшает память, а недостатки пусть скроет тень времени...

Есть старая еврейская притча. Учитель спрашивает учеников: «Кто вам больше нравится? Тот, кто говорит «Я ненавижу зло и ложь!», или тот, кто говорит «Я люблю добро и правду!»

Задумайтесь! Один идет к людям с ненавистью, другой – с любовью. Я выбираю второе.

Анатолий Васильевич Семериков

...и счастлив тот, кому в беде

сосед протянет руку.

Из бардовской песни

Когда молодого юриста Анатолия Семерикова в 1935 году перевели из района в Вологодскую коллегию адвокатов, мой отец предложил ему временно занять одну из комнат в нашей квартире. Но, как говорится, в России нет ничего более постоянного, чем временное... Так мы на годы оказались соседями по квартире.

Внешне Анатолий Васильевич и Шурочка были очень разными. Анатолий Васильевич происходил из вельских крестьян. Семейство Семериковых в деревне звали Соловьями за то, что больно хорошо и красиво умели говорить.

Анатолий Васильевич был видным мужчиной, с большой головой и буйной молодецкой шевелюрой. Мог быть и очень серьезным, собранным, даже сосредоточенным. В такие минуты он очень не любил, чтобы ему мешали думать. Но часто он бывал совсем другим: веселым, общительным, улыбчивым и даже немного балагуром... Любил выпить в хорошей компании, но никогда его никто не видел пьяным. Свою трудовую и политическую карьеру начинал комсомольским секретарем в Кичменском Городке.

А Александра Александровна на фоне супруга выглядела маленькой, с легкой склонностью к полноте, очень подвижной женщиной. Родом она была из великоустюжских купцов Шевницыных. Но отец от торговых дел отошел, завел свое крепкое крестьянское хозяйство, а детям решил дать образование. Довелось Шурочке поучиться и в Москве, и в Ленинграде. На каникулах комсомольский секретарь познакомился со столичной студенточкой, да так, что вслед за ней сам поехал учиться в Ленинградский университет. Комсомольская юность и учительская работа сформировали в Александре Александровне активную жизненную позицию и несколько настойчивый тон в разговорах. Потому в делах семейных инициатива, как правило, принадлежала ей. И в школе она справлялась с самыми трудными классами.

В Вологде родились у них две дочери, имена которым помогала выбирать моя мать. Девочки звали ее крестной, хотя их и не крестили. Дочки росли, а Александра Александровна не переставала ревновать супруга по поводу и без повода... Он же беззащитно улыбался и беззлобно говорил: «Ну, ты, Шурочка, и выдумаешь, понимаешь!..». И из каждой командировки привозил своей Шурочке в подарок то новые модные туфли, то часы, то патефон, первый в нашем доме.

Анатолий Васильевич быстро стал популярным адвокатом. Лирика его не прельщала, пустым краснословием он не страдал. Говорил без лишних украшательств. Убежденно требовал строгого соблюдения революционной законности, всегда находя в ней пути к минимальным наказаниям для своих подзащитных. Но он же требовал абсолютно безусловных доказательств от обвинения, беспощадно громил следствие за любые самые мелкие ошибки и промахи. Доставалось и прокурорам за малейшие неточности в позициях и в речах. Поэтому его боялись и уважали процессуальные противники и партнеры.

Со временем стал он заместителем, а потом и председателем областной коллегии адвокатов. Как партиец со стажем имел право на ношение оружия. В столе у него хранился пистолет «Браунинг», и он иногда давал мне его подержать в руках.

Наутро после ареста моего отца следователи пришли, чтобы описать вещи. Один из них достал финский нож и стал чинить карандаш в коридоре прямо на пол. Анатолий Васильевич сделал замечание. Возник конфликт. На угрозы следователя сосед наш просто «отрезал»: «Передай своему начальству: если придете за мной, только последнюю пулю я оставлю себе!». Помню, как после этой стычки испуганно и жалобно плакала Александра Александровна, как умоляла не лезть на рожон, подумать о детях...

Назавтра Анатолий Васильевич буквально за шиворот выкинул за двери человека, претендовавшего на нашу с мамой комнату. О том, как он помогал спасать из тюрьмы папу, я уже писал. А потом и Анатолия Васильевича исключили из партии: предложили отречься от арестованного друга, а он отказался.

XX съезд партии для него не был открытием: он как бы ждал его. Однажды во время командировки в Москву он вместе с друзьями оказался в длинной очереди в мавзолей, где лежали Ленин и Сталин. Но в какой-то момент он вдруг вздрогнул и, как бы обращаясь к самому себе, произнес: «А я-то зачем здесь стою?

Этого садиста даже в гробу я видеть не хочу!». Сказал это громко, так громко, что даже милиция деликатно отвернулась. Сказал и ушел. Когда говорят, что перед НКВД дрожали все, я вспоминаю Анатолия Васильевича Семерикова.

В войну его направили по службе в Прибалтику, потом перевели в Донецк: был он председателем трибунала. Пришлось ему вынести семь смертных приговоров. И рассказывал он старшей дочке, что груз этот всю жизнь лежал тяжестью на его сердце: «Хоть были они все убийцами, и законы военного времени других наказаний для них не знали, но ведь это тоже были люди!».

В сборнике рассказов детективного жанра я однажды встретил имя одного из героев – адвоката Семерикова: он не разделил позицию своего подзащитного, сознавшегося в совершении тяжкого преступления. Предпринял собственное расследование и доказал его полную невиновность. Герой рассказа, судя по описанию внешности и манер поведения, даже по «слегка окающему» произношению сильно походил на нашего соседа, но только имя его автор изменил.

Оказалось, такое и вправду было с Анатолием Васильевичем. Но он был недоволен рассказом: «Я выполнял профессиональную работу, а писать нужно было о моем подзащитном, показать ту глубокую ломку сознания, которая заставила человека принять на себя чужой грех, а потом в этом покаяться...».

Гражданских дел он не любил: «Противно слушать, когда родные друг у друга из рук рвут старые тряпки! Другое дело – уголовный процесс! Есть преступление: обвинению нужно доказать причастность к нему подсудимого, защите – доказать обратное либо найти смягчающие вину обстоятельства. Это в преступлениях часто нет логики, а в суде побеждает та из сторон, чья логика сильнее».

Вологодчину Анатолий Васильевич любил. Неоднократно он приезжал в места своей молодости. Довелось и мне побывать в гостях у Семериковых в Донецке. Было это в семидесятых годах. Вспомнили, как Анатолий Васильевич давал мне рекомендацию в комсомол. Очень резко он высказался о политической обстановке в стране, но потом убежденно сказал: «Пускай считают, что мы в молодости были идеалистами, но отдавать кому-то человеческие идеалы справедливости и порядочности мы не должны и в старости. Политика – она проститутка: меняется от того, в чьи руки попадает. А наши идеалы остаются... Судья нам – наша совесть! Мы с твоим отцом были очень разными людьми, а сошлись на верности именно этим идеалам».

Дружбу наши семьи сохраняют до сих пор, хотя старики давно ушли из жизни. Старшая дочь Семериковых наследовала все лучшее от матери, а младшая по характеру больше похожа на отца. Обе были журналистками.

Недавно не стало Инны Анатольевны – главного редактора и ведущей детских программ Донецкого телевидения. Огромная разновозрастная процессия провожала любимую Ведущую... Первыми за гробом шли ее приемные дети – сын и дочь, которых она воспитала и вывела в большую жизнь.