Кристальные – всегда кристальные - 5

Но вернемся к воспоминаниям.

]

Когда оформляли наш брак, Оля хотела взять двойную фамилию – Кристальная-Подольная. Как славно звучало бы такое словосочетание! Но из всех республик СССР только кодекс Белоруссии позволял брать двойные фамилии. А ведь, скажем, во Франции мужья к своим фамилиям издавна могли приписывать имена и титулы своих жен: например, физик Фредерик Жолио за свои выдающиеся открытия получил Нобелевскую премию, но его весьма широкой популярности во многом способствовало имя Жолио-Кюри, полученное в приданое от не менее знаменитой жены. Что же касается меня, то я бы никогда не рискнул взять к своей фамилии столь обязывающую приставку.

Нашу семейную жизнь мы начали так, как и многие молодые специалисты тех лет: в комнатке студенческого общежития, отгороженной от соседнего угла фанерной перегородкой. И круглая печка с сырыми дровами, и туалет во дворе, и вода в ведре из колонки – все прелести социалистического быта, все удобства на уровне времени... В ту пору Оля преподавала в медучилище.

В общежитии у нас и появился сын. Там же приходилось буквально с кулаками отстаивать семейный покой от постоянно буйствовавшего во хмелю соседа-дворника. Запомнилась такая характерная деталь. Чтобы прервать многодневный запой, жена дворника привязывала спящего мужа простынями к койке. Пару дней она кормила его с ложечки, а он отчаянно кричал: «Отвяжи! Ты унижаешь мое мужское достоинство!». Протрезвевший муж давал заботливой жене пару тумаков, но до следующей получки не пил. Потом все начиналось сначала.

Юлик был совсем маленьким, когда серьезно заболела Оля. С подозрением на страшный диагноз ее направили на консультацию в Москву. Один выдающийся профессор-хирург Александр Наумович Рыжих не просто отверг вологодский диагноз, но с личной запиской направил «молодую коллегу» к другому не менее знаменитому в Москве профессору-терапевту Самсону Израилевичу Ратнеру. Много месяцев на пределе возможностей шла борьба за жизнь Оли. Сменяя друг друга, рядом с ней были обе мамы.

Когда же болезнь отступила, я решил отблагодарить Самсона Израилевича за особое человеческое внимание и чуткость, которые он проявил к Оле. Я уже не говорю о его чисто врачебном искусстве... Со скромным подарком и букетом цветов я приехал к профессору домой, где был радушно встречен всей семьей: оказывается, в этом медицинском семействе все внимательно следили за ходом лечения и радовались даже малым успехам.

Подарок мне даже не дали развернуть. Сказали жестко: «Это – не в правилах нашей семьи». И только цветы нашли место на столе в гостиной. Дружба с профессором Ратнером осталась на всю жизнь. Мне почему-то кажется, что от таких врачей, как Рыжих и Ратнер, Оля унаследовала и высокую врачебную компетентность, и вдумчивое отношение к больным, и человечность в сложных профессиональных ситуациях...

Карьера Оли сложилась так, что она никогда не занимала официальных постов, но высоко котируется как врач и среди пациентов, и среди коллег. А рейтинг Оли как хозяйки дома, как мамы и как бабушки в нашей компании, среди людей, бывающих в нашем доме, исключительно высок. Недавно одна из знакомых спросила у наших внуков: « В вашей семье патриархат или матриархат?». Старший внук подумал и односложно заключил: «Бабриархат!». Оля унаследовала много лучших черт наших мам.

Добавлю несколько слов к портрету моей тещи. Ко мне она всегда относилась исключительно тепло и заботливо. Я же иногда шутливо говорил, что мне больше повезло с тещей, чем с женой. От таких слов Циля Зиновьевна «цвела», старалась угодить мне каким-либо необычным новым блюдом, а когда я его начинал хвалить, в разговор вмешивался Моисей Ильич: «Нет, ты не дипломат. Зачем так сильно хвалишь? Она теперь и будет тебе готовить это блюдо... А ты похвали слегка, отзовись сдержанно. Она на следующий день пусть готовит что-то новое, еще более вкусное. У нее этих рецептов – миллион!».

Заметную роль в моей личной судьбе сыграл еще один из Амитиных, дядя Оли – Борис Зиновьевич. Многие годы он был начальником кафедры химии военной академии. Волею судеб на три года он и его жена Евгения Львовна Копелиович стали доцентами кафедры химии Вологодского пединститута. Борис Зиновьевич был, как говорится, ученым не провинциального масштаба. Еще перед войной он получил очень интересные и серьезные научные результаты. Война поломала и его судьбу: по сильному дефекту зрения на фронт он не попал, а работы, соответствовавшей уровню научной квалификации, в эвакуации не нашлось. В итоге он перешел на преподавательскую работу. В Вологде Борис Зиновьевич и его супруга приняли на себя все основные лекционные курсы кафедры. Надо сказать, что лекции Бориса Зиновьевича были блестящими и по содержанию, и по форме. И мало кто догадывался, что пишет он на доске практически на ощупь: подступала полная слепота. Следить за последней научной литературой ему помогала Евгения Львовна.

Мне как учителю химии удалось значительно пополнить свой научный багаж, прослушав еще раз вузовский курс в исполнении Бориса Зиновьевича. На материал этих лекций я смотрел совсем другими глазами, чем смотрят студенты. Кое-где приходилось Борису Зиновьевичу справляться у меня о связи химической теории со школьными программами, а я в школе удачно пользовался пособиями, написанными Борисом Зиновьевичем. Такое общение помогало мне в сложную пору моего директорства в школе сохранить и упрочить свою «химическую форму».

Именно Борис Зиновьевич настойчиво и тактично предлагал мне поступать в аспирантуру. Но пока он внушал: «Вы можете..., Вы должны...», – я очень сомневался и не предпринимал никаких реальных шагов. Собравшись уезжать из Вологды, он резко сказал: «Теперь я убедился, что из Вас химика не получится: Вы намертво погрязли в администрировании, в разборках с лодырями и хулиганами! Вы, к сожалению, превращаетесь в вечного шкраба» (шкрабами звали когда-то школьных работников).

Эти слова меня больно задели, заставили посмотреть на себя со стороны, оценить суетность многих «титанических» усилий. Вероятно, так устроена человеческая психика: иногда жесткая критика действует лучше, чем самые приятные похвалы и убеждения... И я твердо решил продолжить учебу. Наша добрая дружба с Борисом Зиновьевичем длилась до конца его дней.

Оглянувшись на судьбу этих семей, тоже можно сказать, что она органически вписана в историю страны, той страны, про которую говорят, будто ее нет...