Мама, милая мама моя... - 1

Мама, милая мама моя...

Скажи мне, мамочка,

утешит ли тебя Моя любовь,

там, где ты сейчас: на том свете,

в раю, на небесах?

Смогу ли дотянуться до тебя словами,

Обласкать тебя их тихой нежностью?

Марк Шагал

Судьба всей нашей семьи прочно связана с вологодской Первой школой. Здесь учились братья моего отца, здесь мама преподавала музыку и пение.

На уроках она делала вид, что меня не замечает, а я делал вид, будто работаю вместе со всеми... От многих учителей мама отличалась несколько неформальным отношением к интересам и вкусам ребят. Менее связанная обязательными программами, свободно владеющая инструментом, тонко понимающая детскую психологию, мама легко меняла канву уроков, откликаясь на все детские вопросы.

В школе появилась такая традиция: выгнанные с уроков нарушители дисциплины шли, как правило, на звуки музыки и просили маму разрешить посидеть на ее занятиях. И никогда, и никто из них не мешал учительнице. Мама учила слушать музыку. В ту пору не было магнитофонов и проигрывателей, а патефоны тоже были не в каждом доме. На маминых уроках ручку патефона всегда доставалось крутить самым трудным ученикам.

Известный кардиохирург профессор Владимир Иванович Фуфин говорил маме: «Нет у меня музыкального слуха, но я научился выслушивать человеческое сердце через врачебную трубочку. И в этом – большая Ваша заслуга: сердечный ритм – тоже музыка».

Кроме школы, мама многие годы работала в городском Доме пионеров, руководила хором и занималась с солистами. Многие ее кружковцы выбрали дорогу в искусство, еще больше – в учительство.

Дела мои институтские однажды свели меня с необыкновенно красивой женщиной Гертрудой Павловной Гавриловой. Выпускницей Ленинградского Герценовского пединститута с мужем-лейтенантом она уехала в архангельские леса, где начиналось строительство космодрома Мирный. И стала там заслуженным учителем, директором школы, блестящим воспитателем учительских кадров. Она-то и передала мне письмо от учительницы из ее школы, бывшей вологжанки. С разрешения автора я привожу часть этого письма.

«...Никогда не забуду Розу Евелевну Подольную, необыкновенную умницу и добрейшую женщину. Она руководила хором Дома пионеров, куда я ходила много, совсем нелегко учить детей, которые недоедают, плохо одеты, потеряли много лет. Казалось бы, руководитель хора не обязан быть близок к каждому из своих воспитанников, лишь бы пели хорошо. Но она была чудесным Человеком и педагогом. Я хорошо помню ее голос, манеру держаться, говорить, и, если говорить “по правде”, я копировала ее, когда помогала в школе работать с хором.

Роза Евелевна прививала нам музыкальную культуру, водила к себе домой слушать оперы, объясняла, наигрывала мелодии, пела. У меня сохранились к ней самые добрые чувства. Я многим о ней рассказывала, если нужно было привести пример добросердечия и по-настоящему уважительного, чуткого отношения к детям.

Может быть, и Вам, дорогая Гертруда Павловна, теперь будет немножко понятнее, почему я такая есть...».

Мама прочла это письмо, будучи уже тяжелобольной. «После таких слов мне и умирать легче!» – сказала он тихо...

На юбилей наш друг профессор Лев Андреевич Жаков посвятил маме стихи:

Не каждый день встречаем мы людей

Красивых в повседневных проявленьях.

Возвышенных в обыденности дней,

Сияющих душевным излученьем.

Хранительница мудрости веков,

Прекрасная в своей спокойной стати.

Свободная от суетности слов.

Все вовремя у Вас, все к месту, кстати.

Таланты Ваши трудно перечесть!

У Вас их, Роза Евелевна, много.

Но среди них один особый есть:

Святой талант большого педагога.

Мир музыки, мир радостных страстей,

Который вечно чист и вечно светел,

Передавали в руки Вы детей,

Его Вы доверяли трогать детям.

Сегодня Ваш почетный юбилей,

И знаем мы, в нем много скрыто грусти.

Но с Вами столько любящих друзей,

Что грусти мы сегодня не допустим.

В войну мама много работала в госпиталях и гарнизонном Доме офицеров. Главной своей миссией она считала помощь и поддержку тех талантливых ребят, кого война одела в застиранные и залатанные гимнастерки. Башенного стрелка танкиста Наума Эскина, попавшего в армию из консерватории, мама смогла перевести в музвзвод. После войны стал он видным инженером – строителем атомных электростанций, а Розу Евелевну Подольную он называл «вологодской мамой». То же самое она проделывала в госпиталях, отбирая из раненых музыкантов, певцов, художников. Пользуясь своим авторитетом у командования госпиталей и гарнизона, она добивалась направления этих людей на соответствующую службу: недаром оркестры и хоры вологодских госпиталей занимали все призовые места в округе.

За сорокалетнюю свою службу капиталов мама не накопила. Зато в ее заветной шкатулке хранилась толстая папка грамот и благодарностей с печатями всех тех мест, где довелось работать. Да еще медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне», которую она так ни разу и не надела.

Пенсию мама получила далекую от максимальных по тем временам размеров, но никогда на то не роптала. До конца жизнь очень следила за собой, не забывая ни о прическе, ни о маникюре. Много вышивала, а когда стали сдавать глаза, научилась быстро и красиво вязать: пальцы пианистки ловко управлялись со спицами.

День рождения мамы – 31 декабря – по семейной традиции мы всегда отмечали вместе. Но однажды я оказался в Крыму и прислал ей такое поздравление:

Седую осыпь крымских гор

Смогу ли песнею воспеть я?

Сквозь Дарданеллы и Босфор

Сюда пришли тысячелетья.

Так седину в твои виски

Вплела не нынешняя мода.

В ней вижу отблески тоски

Многострадального народа.

1985

Уходила из жизни мама долго и тяжело. Перерывы между больницами постепенно становились все короче. Свой восьмидесятый год вместе с новым 1986 годом она встретила с нами за столом. Надев любимое платье, долго и медленно перед зеркалом поправляла прическу. Примерила свои украшения, любимое подарила невестке. За столом сидела спокойно, необычно молчаливо. Под бой кремлевских курантов пожелала здоровья детям, внуку, правнукам и гостям. Ушла в свою комнату, легла и уже больше не поднялась. Девятого января ее не стало.

Похороны собрали много родных, друзей и учеников мамы. Дети ее бывших учениц выковали на памятнике Розе Евелевне прекрасную бронзовую розу на фоне лиры, но... ее украли. До того еще успели разбить первый памятник. Пришлось ставить другой...

На фоне моей сыновней скорби похоронных дней до сих пор в памяти осталось тяжелым осадком пятно какой-то мимолетной, я бы сказал кощунственной, стыдливой радости от того, что по записке высокого городского начальства в магазине, специально обслуживавшем свадьбы и похороны (вологжане метко назвали этот магазин «Живые и мертвые»), я смог получить на поминки пять килограммов мороженой трески, десяток банок тушенки да ящик вина. А полагалось официально в ту пору лишь половина. Продавец не хотела «отпускать» лишние бутылки, но заведующая отделом неожиданно прочувствованно сказала: «Я у евонной матери в школе училась. Хорошая была учительница! Пусть земля ей будет пухом. А ты водку-то принеси со склада да возьми получше»... И так тоже было в эпоху всеобщего дефицита...